Конкурс по стихиям

[Видана]

Друзья, поступило предложение о проведении конкурса, вы даже проголосовали за тематику (свободный выбор стихии).
Теперь я прошу отписаться тут тех, кто хочет принять участие. При наличии кворума проведем конкурс!
А сколько нужно для кворума я вам не скажу, чтобы интереснее было.

@темы: заявки на участие, организационное

---

[По ту сторону..]

Есть предложение нового конкурса!
Предлагаю сделать конкурс, посвященный такой неисчерпаемой теме, как стихии:
- вода (глубоководные существа, сюжеты связанные с водой, песни дельфинов, любовь к погружениям - дайверы, серферы, русалки все что угодно)
- огонь (саламандры, кузнецы, глотатели огня, шаманские танцы у костра)
- земля (пещеры, горы, исследователи глубин, кладоискатели, археология, тайны земли)
- воздух (полеты во сне и наяву, торнадо, песни ветра)

или вариант 5 стихий: вода, земля, метал, огонь, дерево

Можно устроить 4-5 последовательных мини-конкурсов на тему каждой из стихий или сделать один конкурс со свободным выбором какой-то одной стихии.
Также вариант: "мир магии" или "современный мир".

Давайте проголосуем)

Вопрос: Какой вариант предпочтительнее?

1. 4-5 мини конкурсов по каждой стихии		4	(19.05%)
2. 1 конкурс со свободным выбором стихии		11	(52.38%)
3. мир магии		5	(23.81%)
4. современный мир		1	(4.76%)
Всего:		21 Всего проголосовало: 15

---

[Buran]

Тем, кто скучает по конкурсам, сообщаю, что стартовал 25-й заход мини-прозы.
http://mini-proza.livejournal.com/

---

работа над ошибками

[Buran]

друзья, как вы считаете, изменится ли характер комментирования и голосования, если они будут открытыми?

---

[Buran]

Вера, с тебя пост победителя! %)) Что тебя вдохновляло, какую музыку ты выбрала в качество сопровождения, что ты ела и т.д.

---

Литературный конкурс-тройка: отзывы

[Видана]

Отзывы сюда, пожалуйста.

@темы: отзывы

---

Литературный конкурс - тройка: результаты

[Видана]

10. Этне  Volk Sidhe - 0
9. Возвращение домой  Mehyt - 4
8. Не сегодня ~Киана~ - 9 (14 - 5 штрафных)
7. Что отец забыл Заболекарь - 30
6. Арсулу  mimo3a - 32
5. Зверь на чердаке  Nebel - 34
4. Без названия  Черный Шут - 34

И победители:

3. Красные черевички для сапожника  Мария Шредингерра 40
2. Зазор  Buran 48
1. Вопросы кармы  Стрикс 64

@темы: результаты голосования

---

[Buran]

Что же у нас с отзывами-то так все тухло?

---

Литературный конкурс - тройка: ограничения, голосование и отзывы

[Видана]

Ограничения

Рассказы, не выполнившие ограничения, получают штрафные балы. Рассказ "Не сегодня" их получил.
Если вы найдете не выполненные ограничения в других рассказах - напишите мне. Все вычитать я не успела.

Отзывы

На данный конкурс у всех есть три опции:

* Комментировать анонимно в любой момент, но строго в записи у меня в дневнике: тут
* Комментировать от своего имени после голосования. После голосования будет создана тема в сообществе. Не до, не во время, после, дабы не палить авторство.
* Комментировать в процессе прочтения у себя в голове, записывать, потом публиковать анонимно или не анонимно, как угодно.
Все возможности предоставлены.
Напоминаю уважаемым участникам, что нарушение установленных мною демократических правил причиняет мне боль.

Голосование

Каждый участник конкурса формирует свой личный ТОП 5 рассказов.
Распределение баллов:
1. - 10 баллов.
2. - 8 баллов.
3. - 6 баллов.
4. - 4 балла.
5. - 2 балла.
Все остальные рассказы получают от вас 0 баллов. За свой рассказ не голосуем, я все помню.

Свои ТОП5 присылайте мне на u-мыло. В своем топе пишите название рассказа, а не его порядковый номер.

Голоса должны быть у меня к концу понедельника - 27.08.

@темы: организационное

---

Литературный конкурс - тройка, рассказы, часть вторая

[Видана]

6. Вопросы кармы

Вопросы кармы


«На ложе моем ночью искала я того, которого любит душа моя, искала его и не нашла его…
Отперла я возлюбленному моему, а возлюбленный мой повернулся и ушел. Души во мне не стало, когда он говорил; я искала его и не находила его; звала его, и он не отзывался мне.
Встретили меня стражи, обходящие город, избили меня, изранили меня; сняли с меня покрывало стерегущие стены»
Песнь Песней


«… и теперь чернее самой черной ночи моя тоска, и боль моя солоней соленых морей, и тело мое разбито в дребезги, как пустой кувшин, а душа иссушена, как земля в пустыне.
Так будь же ты проклят, предавший меня, возлюбленный мой и губитель мой, и пусть беспамятство станет твоим проклятьем. И не вспомнить тебе ни имени моего, ни лица моего, искать тебе меня, да вовек не найти.» - Так пела Ишарот, хозяйка Золотых Врат, любимая дочь Луны. Пела она, владычица ночи, и раздирала ногтями белые щеки свои. И умирали травы, вторя ее тоске, и осыпались песком горы, и ссыхалось море, как ссыхается раненное сердце.
Так пела она:
- Ступай же , Исаэ, с глаз моих долой, прочь от сердца моего, ступай туда, откуда ни одна дорога не ведет назад, ибо раны мои глубоки, и невмочь мне смотреть на губы твои, что были как мед.
И отворились Золотые Врата, и сошел Исаэ в царство без возврата.
И с тех пор бредет он по Миру, ни живой и не мертвый, не помнит ни лица Ишарот, ни голоса, только звенящая пустота глядит на него со дна памяти. Вовек не унять ему тоски, не найти покоя.

***
Мы сидим в зале ожидания. Металлические кресла, неудобные ровно настолько, чтоб заснуть крепко не было соблазна, да пара бумажных стаканчиков с довольно гадким кофе – вот и все удобства, что готов предложить нам аэропорт Подгорицы в пять часов утра.
Нашего самолета все нет, и минутная стрелка на прикидывающихся старинными часах ползет медленно-медленно. Мы возвращаемся домой.
На самом деле уже, конечно, нет никакого «мы», и никакого «домой», но , то ли из трусости, то ли по инерции, ты притворяешься, что все хорошо, а я – что верю тебе.
Я очень хочу, чтобы этот отпуск скорее закончился. Тебе кажется, я дремлю, а я на самом деле медленно, маникюрными щипчиками, вытаскиваю из себя куски тебя.
Вот уже четыре месяца.
Я улыбаюсь, заказываю кофе в кафе, аплодирую на твоих концертах и делюсь с тобой впечатлениями о косяках звукорежа, и тебе не видно – никому кругом не видно, - что вот уже четыре месяца я делаю операцию на собственном открытом сердце. Я выковыриваю из себя осколки моей любви к тебе.
Хнычет ребенок через два кресла от нас, супится и что-то быстро бормочет по-сербски его мама, наш затянувшийся вояж близится к концу, мы выглядим так, как и должны – опостылевшие друг другу супруги перед разводом.
Мы вернемся домой, и ты меня бросишь.

Ты бросаешь меня всегда – на ледяной Нарве, в разгар осады Москвы, окруженной французами, в 45м, когда война кончилась, я дождалась, а ты вернулся. Не ко мне, конечно же.
Самое поганое, что я каждый раз вспоминаю тебя, когда все уже в разгаре. Когда я уже люблю тебя.
Ну что за подлость?
И каждый раз я надеюсь, что уж в этот-то раз будет иначе. Что уж теперь то... теперь... ты поймешь, ты вспомнишь, ты узнаешь меня.
Ты никогда не узнаёшь. Ни разу.

Но в этот раз я успею первой. Когда ты меня бросишь, я уже не буду любить тебя. Ты еще не знаешь, но там, в Москве, домработница уже упаковала мои вещи.
Ты вернешься в пустую квартиру, и может быть, это хоть как-то разнообразит наш сценарий. В этот раз не ты меня бросишь.
Глупо и мелочно, но что делать, когда в моем распоряжении память десяти воплощений, и все они – об одном: ты разбиваешь, разбиваешь, бесконечно разбиваешь мне сердце. Ничего больше. Ни дат, ни сведений о зарытых кладах, ни хоть завалящих суперспособностей, о которых стоило бы написать в газету. Только чертова эта любовь к тебе, месяц кошмарных снов и память, от которой не спрятаться и не убежать.
Я всякий раз разбиваюсь об тебя, как море о скалы.
Что я только не перепробовала.
Индийский ашрам со всей этой белибердой про реинкарнации,– может, мне не повезло с учителем, но второй раз умирать от дизентерии что-то не хочется.
Исповедь. Не ты ли, мой дорогой, отправил меня на костер Святой Инквизиции? Хочется верить, что не ты.
Психиатрия – я верю, что за сорок лет медицина шагнула далеко вперед, но туда, в желтый дом, в прошлый раз ты сам сдал меня, не задумываясь. С тех пор я придерживаю язык за зубами и не рассказываю тебе об общности наших судеб даже в шутку.

Однажды я с горя ушла в монастырь, и, в общем, та жизнь получилась неплохой, если бы не ревматизм и вечный сквозняк в келье.
Я притворяюсь, что сплю. Минутная стрелка медленно ползет, отсчитывая последние вздохи нашего «вместе». Два часа полета. Потом я возьму другое такси. И брошу тебя. Сама. Прямо в зале прилета.
Ты трогаешь меня за плечо:
- Танюша, ты спишь?
Приоткрываю глаза и улыбаюсь тебе вымученно-нежно. За эту вот интонацию, за «Танюшу», я и сейчас готова продать душу, почки и пачку мемуаров мелким убористым почерком.
Знать бы, зачем это все. Может, ради того, чтоб я научилась-таки безжалостности?

***
Я смотрю не нее, спящую, и не нахожу ни одной знакомой черты.
Танюха вписалась в мою жизнь так же легко, как всякий раз легко ложится на плечо моя скрипка.
Знаете, бывает так – когда выбираешь новый инструмент, можно перебрать тысячу дорогущих скрипок, но только одна ляжет тебе на плечо так, словно была там всегда. Словно ты природой задуман, чтоб она продолжала тебя, а ты ее.
Вот и у нас было также. Никакой глупой романтики, конфетно-букетной ерунды и прочей чуши, от которой к моему тридцатнику меня порядком воротило.
Никакого ЧУДА ЛЮБВИ не случилось, никаких тебе бабочек в животе. Мы просто поженились, даже не обсуждая особенно этот вопрос, и я продолжил ездить по своим гастролям, а она – реставрировать человекам спины. И жили мы счастливо, хотя и не долго.
А потом я приехал сюда вместе с Оркестром, на зимний фестиваль. Танюха осталась в Москве, хотя видит бог, я звал ее с собой, я уговаривал. Но там был то ли спина чья-то была особенно ценная, то ли что-то еще, короче, я поехал один.
Но речь сейчас в общем-то не о Таньке, речь о Ней.
Знаете, как это бывает, когда просыпаешься утром в своей постели от мучительно-щемящего чувства – «хочу домой». Хорошо, если это дальняя командировка, или чужой город, или пионерский лагерь. И ты можешь собрать чемодан и приехать-таки в это самое чудесное «домой». В город детства, в квартиру родителей, к жене под бок, в конце концов. Хуже, если ты по всем статьям вроде бы «дома», а тоска и желание вернуться такие, что кажется, сердце кулаком сдавили и вот-вот вытащат из груди, обдирая об обломки ребер.
И мотаешься ты по свету, ищешь, где бы голову преклонить, где бы пустить корни, но все – не то, не так.
Вот и Танька у меня такая же. Если бы она меня хоть выслушала, может и поняла бы.
Да, в общем, не о ней все это, не о Таньке. А о Черной Мадонне. Мадонну мне пообещал показать местный гид, из тех, которые возят туристов в нетуристические места. Тут в Черногории, ткни пальцем в карту – попадешь в христианскую святыню. Церквушку, часовенку, монастырь.
До той церквушки мы добирались часа два, крутились по серпантинам, проезжали полосу сплошного белого тумана, из которого, как призраки, то ли дело выходили вольно пасущиеся козы.
Гид радовался мне, как родному, долго жал мне руку, и что-то рассказывал про святого, которому здесь явилась Богоматерь, про чудесный источник и все такое прочее, я не вслушивался, у меня в ночь был концерт, плавно переходящий в банкет, и двадцать часов здорового сна за неделю.
А потом он упомянул Ее. Что мол, здесь хранится статуя черной Мадонны – женское изваяние, привезенное то ли Римлянами, то ли греками, то ли кем-то еще воинственным, откуда-то из Азии. Едва ли не из легендарного Вавилона. Черная она, потому что из черного камня выдолблена. И что, мол, местные девки носят ей хлеб, вино и цветы, просят об удачном замужестве, а те, кто уже замужем – о детях и исцелении от болезней. Говорят, помогает.
Часовенка напоминала спичечный коробок с крестом – два на два метра, оконце сверху, деревянная дверь, слегка размокшая и скрипучая.
Я зашел, пряча скептическую ухмылку в воротник куртки. И увидел Ее.
Поймите правильно - я нормальный здравомыслящий человек. Нет, я верю в религиозный катарсис, мне случалось чувствовать божественное вмешательство в судьбы, я, в конце концов, музыкант. Но это было что-то особенное.
Ее каменное лицо почернело от времени, позолота – а я уверен, что она была позолоченная, - стерлась. Но даже такая – истерзанная, израненная, в чужой стране, в окружении завядших цветов и плошек засохшего вина, - она смотрела сквозь слабеющее пламя лампадки только на меня.
Если бы время, римляне и что-то еще сохранили статуе руки, я уверен, она протянула бы их ко мне.
И к удивлению гида, я опустился на колени, прямо на холодный и грязный пол, и молча молился, без слов. Я был почти дома.
Я вернулся в Москву, гастроли кончились. Танька встретила меня такой укоризной в своих оленьих глазах, что мне враз расхотелось рассказывать ей про Черную Мать. Танька у меня человек рациональный, как-никак доктор.
Ее что-то мучило и ело, я видел, но она упиралась, делала вид, что все хорошо, и отнекивалась на все вопросы. И наши вечера заканчивались одинаково. Она отворачивалась к стене в слезах, я – к другой, в мыслях о Черной Мадонне, ожидающей меня в маленькой часовне в горах.
И вот сейчас она спит. Пять утра, аэропорт Подгорицы, мы возвращаемся домой. Вернее, это Танька возвращается. Правда, она пока об этом не знает.
Вчера я возил ее в ту часовню. Я надеялся, она увидит ее, и может, тоже захочет здесь остаться. Но у моей благоверной очень кстати подкосились ноги. Она предпочла посидеть на камушке снаружи и послушать, как гид втирает ей, что возможно, богородица та вовсе и не богородица, а статуя финикийской богини… черт. Опять забыл, как ее звали.
Через десять минут объявят посадку. Не знаю, для чего я проходил паспортный контроль и все прочее. Не знаю, какие бюрократические козни мне предстоит пройти. Но я остаюсь. Ты полетишь в Москву одна, драгоценная моя.
Я смотрю на приоткрытые губы, на подрагивающие ресницы, на руки, спрятанные в рукавах. У нее такое лицо удивительное – она мне словно кого-то напоминает, кого-то очень знакомого, как дочь или сестра женщины, которую ты знаешь очень хорошо, бывает похожа на нее – не фотографически, но тем удивительным сходством крови, которое не спутаешь ни с чем. Вот только на кого она похожа, моя уже почти бывшая жена?
Знать бы, зачем все это? Может быть, для того, чтобы я наконец-то научился уходить, не оглядываясь?
Если так, то сейчас я разбужу ее и скажу, что остаюсь. Я почти дома.
- Танюша? Ты спишь?
***
За секунду до того, как он отрывает рот, я уже знаю, что опоздала. И в этот раз – тоже.
Ты снова успеешь первым, любовь моя и горе мое, не тяни, стреляй. Но круг за кругом, я пойду за тобой.
***
Механическая женщина объявляет посадку на Москву.
Я стою на краю пропасти, и гляжу ей в лицо. И все ветры Вселенной бушуют во мне и надо мной.
Сейчас я открою рот и скажу…
Я скажу тебе – "Лети без меня».
Или – «протяни ко мне руки и прими меня?»
Я пока еще не знаю, тянется долгая-долгая, медово длинная секунда, длинной в половину Вечности.
***
Прилетали птицы небесные, приходили звери земные, приплывали гады морские, говорили:
- Ишарот, велико твое сердце, неужели не найдется в нем места прощению? Не родит земля, пока не спляшет на ней Исаэ златокудрый, солона и горька вода от слез твоих, ярится жаркое солнце, не видя улыбок Исаэ ясноокого, пощади, нас Ишарот, а пуще всего саму себя пожалей, смени гнев на милость, Ишарот. Спой возвратную песню, пусть услышит Исаэ и вернется оттуда, откуда нет возврата.
Отвечала Ишарот:
- Не спеть мне возвратной песни, гнев мой горяч, ярость моя не слабее моей любви.
Зарыдали птицы и звери и гады морские:
- По земле и по морю мы искали Исаэ, звали его и указывали ему путь. Никого он не видит, ничему он не верит, разделил он путь смертных, горе нам.
И поднялась Ишарот с трона и сказала:
- Здесь вина моя не меньше вины его. Но разбито сердце мое, не поет оно без Исаэ. Далеко он ушел по дороге без возврата, не найдет он пути назад без памяти. Сама я пойду за ним, покину трон у Золотых врат, спущусь в смертный мир.
Так встала она, и заплела косы, и сняла венец.
«Ибо уста твои мед, и речи твои – вино, и дыхание твое – фимиам, и не память меня ведет, но любящее сердце»
«Большие воды не могут потушить любви, и реки не зальют ее»
Песнь песней



7. Этне

Начинался один из долгих и медленных осенних дней. Начало или середина сентября. Сейчас уже и не вспомнить. Погода в это время стояла как раз такая, как он любил. Жара уже давно спала, а дожди ещё не начались. Деревья начинали понемногу ронять листву и, казалось, что время вообще остановилось. Жизнь была спокойной и правильной. У него была любимая работа – маленький волшебный магазинчик на окраине города, у него был его храм, куда он мог приезжать, когда ему захочется, а по вечерам его ждала жена в их квартире, которая, в свою очередь, была совсем недалеко от работы. Кто-то другой, наблюдая эту картину, наверняка сказал бы, что жизнь наконец-то наладилась. Да, казалось, что время вообще остановилось.
Его тревожила необъяснимая тоска. Он всё чаще и чаще вспоминал тот сон, когда он среди ночи вскочил с постели в холодном поту и слезами радости на лице. «Острова, мои острова» - шептал он, сидя в постели. И в этот вечер мысли о том сне не оставляли его. Умом это понять было невозможно. Его не отпускало чувство того, что всё это неправильно. Очень многое в его жизни не правильно. Он опять занимается чем-то не тем. Всё его нутро, его душа непреодолимо тосковали по дому, которого у него никогда не было, дому, который он не мог вспомнить. Не подумайте, что он был бродягой – нет. Но те места, где он жил раньше и живёт сейчас, он не мог назвать своим домом. Вначале это был дом его отца, потом дома друзей, а сейчас дом его жены. Он вспоминал свой сон, а его рациональный, аналитический ум позволил себе игру, позволил себе размышлять о времени. О той жизни, когда времени не существовало. Он силился вспомнить себя, наконец, понять кто он на самом деле. В конце месяца его ждала обещанная встреча с одной мудрой волшебницей. Те же, кто знал её получше, наверняка назвали бы её ведьмой. Эту встречу он ждал уже два года, он надеялся, что она поможет ему вспомнить, поможет понять как. Да, тогда она ещё не напомнила ему это слово «Аллад». Слово, которое очень скоро превратиться в ключ, который вскроет «сундук с воспоминаниями» в его голове. Ключ, который приоткроет двери памяти. Да, тогда он ещё не мог помнить.
В этот вечер он решил пройтись до дома пешком, ему хотелось постоять на мосту через реку и послушать ветер. Он надеялся, что вечерний ветер сможет облегчить его тоску, хотя бы немного. Он надеялся, что этой ночью ему опять будут сниться такие сны. В этот вечер он не хотел звать богов по именам. В этот вечер, засыпая, он звал Отца и Мать…

…Молодой Ши тенью скользил по ночному лесу, он спешил. Спешил на встречу с Аллад, он чуял его Зов. Его Аллад был большой белый волк, такой, что не спутаешь с обычным зверем. Странно тёмной была эта ночь, всё небо было усеяно звёздами, но их света не хватало, их света не хватало даже Ши, на небе не было Луны. Подбираясь к опушке, он уже знал, что ждёт там его не только Аллад. Мать обняла его первой, они не виделись давно. А с отцом они обменялись крепким рукопожатием, как это принято у воинов и охотников. Каждый мужчина Ши должен уметь быть воином. Аллад его отца, орёл, подлетел и сел на его левую руку. Юношу ждало испытание. И, как это часто бывало у Ши, от этого испытания зависела судьба не только молодого Ши, но и того небольшого, но очень важного мира, в котором его народ поселился недавно. Его родители уже знали, что случилось. Лунная Дева оказалась заперта в каменном холме у моря. В том самом Холме, что возвышается над поверхностью Моря, единственным, что возвышается над тем Морем. Аллад его отца был у Драконов, это ни рассказали, что нужно делать. Аллад отца принёс три камня – три ключа от холма. Но в историях с Драконами никогда ничего не бывает просто так. Всегда всему ест Цена. Аллад построили дорогу к тому холму, но пройти по ней мог только молодой Ши, тот, у кого есть ключи.
Встав перед холмом, он не раздумывал ни секунды. Луна – часть мира. Часть Великого Цикла. Часть Целого Мироздания. А без хоть малой части Целое уже ни когда не будет Целым. Да, конечно он помнил о цене, которую придётся заплатить. Но нет такой большой цены, которую уплатит один, равная той, которую иначе уплатят все. Лунная Дева не должна уйти в свои миры. Без неё этот молодой мир не выживет, а с ним не выживут и Ши. Луна должна вернуться домой!
Врата открыть было не сложно. Само его решение, отсутствие сомнений сделали невозможным любые препятствия. И он увидел Её. В Её струящимся нежно голубом одеянии, в Ночном Сиянии, освятившим Ночное Море. С Улыбкой Матери, улыбкой, которую невозможно забыть.

- У меня есть Дар для тебя. Это Дар твоему Сердцу.
- Я слушаю тебя, Матушка.
- Этот Дар изменит тебя навсегда. Навсегда Изменит твоё Сердце… Но…Ты больше не сможешь любить, как человек. Ты примешь мой Дар, сын?
- Да, Этне, я принимаю твой Дар.

Она протянула свои ладони к его груди. Такие тёплые, нежные, такие родные ладони. От её прикосновения он замер всем своим существом. А потом. А потом он ослеп, оглох, онемел от ослепительно белого света. Все Границы разлетелись осколками, кружа в Великом Вихре. В одно мгновение он увидел Все Миры. В одно мгновение он стал Всеми Мирами. Он ослеп, оглох и онемел, чтобы научиться Видеть, Слышать и Говорить. Этот Свет. Этот невероятный Свет. Свет, рождающийся в его Сердце…
Когда он очнулся, он увидел, как она сияет на Ночном Небе. Как её жёлтый диск на половину выглядывает из-за Моря. Мир ожил и вместе с Миром ожил и он сам. Некоторое время он сидел у воды и просто любовался ей и, казалось, что кто-то играет медленную мелодию на висле, Вечную Мелодию о Вечной Жизни. Эту Мелодию умеет играть только Рогатый Флейтист…
А потом земля провалилась у него под ногами и он начал падать…

Он резко сел в постели, ему показалось, что он со всего размаху упал на неё. Не сразу он вспомнил свой сон, но внутри возникало чувство, что он побывал дома. В тот день он ещё не помнил, кто такие Аллад и не знал, что этой ночью видел своих родителей, родителей себя истинного. Он встал с кровати и пошёл на кухню включить чайник. А следом за ним, по коридору скользнула волчья тень. Начинался один из долгих и медленных осенних дней.



Listen or download Omnia Teachers for free on Prostopleer


8. Зазор

Танцовщицей она была не из самых востребованных. Ее редко выставляли танцевать перед важными прихожанами - все больше перед купцами средней руки, готовящимися к сделкам, да мелкими чиновниками, желающими выхлопотать повышение по службе.
Бесчисленное количество раз Итти слышала от Наставниц, что те совершили ошибку, согласившись на уговоры рекрутера принять девочку на обучение. Вот если бы у Итти был такой же талант, как у рекрутера в своем деле, ей цены бы не было, а так цена была. И она, увы, была невелика. Аккурат по карману тем самым купчишкам и чиновникам.
Что касается рекрутера, то талант у него действительно был. Из своих многомесячных походов он приводил с собой не двух-трех детей, как это обычно бывает, а по десятку и более. И не было ни одного случая, чтобы ребенок не был принят на обучение в один из храмов.
Итти могла бы стать исключением, однако обычно немногословный рекрутер устроил настоящее представление, целью которого было доказать Наставницам храма Любовников, что девочка будет стоящим приобретением.
- Вы не смотрите на ее худобу, ей всего девять и она сейчас активно растет, - размеренно сказал мужчина. - Посмотрите лучше на то, как она стоит. Ничего общего с обычной деревенской девчонкой, стоящей так, как будто она вот-вот собралась пятками выбивать белье в речке. Вес перенесен на носки, а это значит, что ее не нужно будет переучивать, и вы сэкономите время. А теперь она покажет вам пару движений, которые мы выучили с ней за время пути. Несомненно, вы заметите то, что заметил и я, когда впервые увидел эту девочку.
И Итти показала, стараясь изо всех сил. Тогда ей больше всего хотелось, чтобы с лиц Наставниц ушло скучающе-хмурое выражение и ворота Храма распахнулись бы перед ней, как для одной из своих.
Порой ночью, когда суставы, вывернутые из-за неестественных вычурных поз, ныли так, что не давали уснуть, Итти представляла себе, что все случилось иначе: она не попалась на глаза рекрутера, заглянувшего в их крошечное селение, и не слышала то, как он уговаривал ее родителей позволить простой деревенской девочке получить возможность прожить блистательную жизнь храмовой танцовщицы.
- Храм обеспечит ее всем необходимым: едой, одеждой, образованием. Боги наделят ее личным покровительством, а в 18 лет она будет свободна и обеспечена до конца жизни. Ее с радостью возьмет замуж не только кто-нибудь из купеческого сословия, а даже и вельможа. В конце концов, подумайте о других своих детях, которым не помешают деньги их сестры.
Он так расписывал все блага, которые будут доступны после необременительного служения в Храме, что Итти всерьез расстроилась, когда родители молча захлопнули дверь перед носом незванного гостя. И, тем не менее, рекрутер совершенно не удивился, когда в середине следующего дня девочка одна, без сопровождения матери и отца, пришла к нему на постоялый двор.
- Что, передумали родители? – небрежно спросил он.
- Передумали, - тихо, чтобы боги не услышали ложь, ответила Итти.
Возможно, что ложь боги все-таки услышали, ведь отчего-то не являли они девушке своего блистательного присутствия.
За долгие годы бесконечных и зачастую мучительнейших тренировок, тело Итти впитало в себя весь сложный язык священного танца. Она могла замирать на долгие минуты, немыслимо изогнувшись в спине и удерживая баланс на одном только пальце ноги. Она могла двигаться с текучей медлительностью змеи, а могла ускоряться подобно ястребу в последние секунды перед атакой. Ее чуткое ухо ловило все переходы ритмов музыкантов, подсказывающих ей, какую именно историю из жизни Любовников она расскажет в этот раз. И все же ни разу не почувствовала она, чтобы в ее танце было что-то, помимо нее самой.
После каждый неудачи Наставницы твердили одно и то же:
- Итти, помни о том, что танцуешь не ты. Танцует в тебе сияющая сила богов. Ты же – просто сосуд, на короткое время вбирающий в себя их вечную сущность.
Однажды девушка была настолько уставшей, что в попытках осмыслить сказанное, она действительно представила себя танцующим пузатым сосудом из-под оливкового масла, в который от барельефа с переплетенными телами Любовников вливается что-то сияющее. Образ был настолько неуместным, что Итти не удержалась и фыркнула от смеха.
В ту же секунду Наставница влепила Итти оглушительную затрещину. Девушка стояла, окаменев от ужаса, не решаясь даже прижать ладонь к горевшей щеке. Несколько секунд Наставница просто тяжело дышала, а потом жестко сказала:
- Я делаю все для того, чтобы ты смогла стать настоящей служительницей, чтобы прихожане, обращаясь к нам, приглашали для ритуала именно тебя, и чтобы ты, в конце концов, накопила достаточно денег для того, чтобы выйти из Храма в положенный час, а не быть проданной с торгов владельцу веселого дома.
Так Итти стало известно о том, что случается с теми, кто не приносил Храму достаточной пользы.
Шансы вернуться домой таяли с каждым днем. Большинство танцовщиц Храма, родившихся в других краях, с гордостью говорили о том, что они никогда не вернутся к прежней жизни, что теперь, когда они стали частью великого Города, все пути назад отрезаны. Итти никогда не присоединялась к таким разговорам.
Вечерами девушка часто выходила во внутренний дворик Храма, в котором росли несколько чахлых смокв. Она вдыхала запахи городской жизни, приносимые ветром: запах готовящейся еды, вонь от немытых человеческих тел и их испражнений, тонкие ароматы дорогих благовоний, резкие запахи тягловых животных. Она сидела на иссушенной земле, осознавая, что здесь, в этом краю чудес, богов и денег, где на одной только улице могло жить больше людей, чем во всем ее селении, ей нет места. Возможно, она была похожа на те деревья, которые не стоит пересаживать в другую почву – не приживутся.
Одним из тревожащих девушку признаков было то, что Наставницы больше не обращали на нее никакого внимания. Все больше времени Итти, предоставленная сама себе, проводила во внутреннем дворике, куда редко кто захаживал.
Каково же было удивление девушки, когда в очередной раз она обнаружила там пожилого мужчину. Правила Храма были таковы, что танцовщицы не должны были иметь никакой возможности оставаться наедине с лицами противоположного пола. Одна из главных заповедей служительниц Любовников, как ни странно, заключалась в том, чтобы танцовщица была целомудренной.
- Не переживай, дитя, - усмехнувшись, сказал мужчина, поднимаясь на ноги. – Я уже слишком стар, чтобы быть угрозой твоей невинности. Меня зовут Син-или.
Старик оказался музыкантом. Музыканты были не менее значимы, чем сами танцовщицы, однако всегда держались в тени.
- Узнаешь меня?
Син-или легко, одними кончиками пальцев отстучал на своем даруке сложный ритм.
- Узнаю, - помолчав, сказала Итти и улыбнулась. На этот раз обошлось без всякого вранья.
Так у Итти впервые за все ее пребывание в Храм появился друг.
Когда девушка рассказала ему историю о сосуде, утаив ее окончание, старик долго и с удовольствием хохотал.
- Да, судя по всему, этот образовательным прием в твоем случае оказался совершенно неэффективным.
А потом, посерьезнев, сказал:
- Ты когда-нибудь задумывалась о том, отчего рекрутер из множества встреченных ему детей обратил внимание именно на тебя?
- Он там что-то говорил про пятки и носки.
- Ерунда, самое главное вовсе не это.
Син-или взял в руки инструмент и начал играть. Для Итти было непривычным просто сидеть и слушать музыку. Сейчас, когда она не обязана была танцевать, музыка воспринималась не просто фоном, а чем-то самодостаточным, чем-то, что существовало помимо всех служб, ритуалов и тревог. Ритм ускорялся, становился все более и более сложным и филигранным. Итти сначала почувствовала, а потом и увидела, что воздух вокруг старика как будто уплотнился и задрожал словно над дорогой в жару.
Музыкант закончил игру и вопросительно посмотрел на девушку.
- Ты… Вокруг тебя было что-то странное. Казалось, я могу протянуть руку и потрогать воздух рядом с тобой. Такой он стал плотный.
- Поверь, проблеск этого рекрутер тогда и разглядел в тебе - способность двигать, изменять пространство вокруг себя. Кто-то делает это молитвой, кто-то – музыкой, а такие как ты – танцами. Помни об этом, когда я в следующий раз буду играть для тебя, договорились?
И они скрепили договоренность рукопожатием.
- Скажи, как я могу танцевать для Любовников, если сама еще ни разу ни с кем…
- Не сплеталась телами, так, как это делают они? – старик необидно рассмеялся. – Да, я тоже в свое время недоумевал. Возможно, в противном случае ты через танец рассказывала бы не историю Любовников, а свою собственную. Кроме того, не забывай, что твое тело появилось в результате вечной игры, принесенной Любовниками, и оно прекрасно об этом помнит. Осталось только найти в себе то, что хранит эту память.
Каждый разговор с Син-или был словно монетка, брошенная в копилку. И этих разговоров было много, пусть даже порой эти разговоры выражались в том, что Син-или играл, а девушка плясала.
Итти готовилась танцевать перед воинской дружиной одного из городских вельмож. Мужчины молча сидели по периметру ритуального зала; в гулкой тишине огромного каменного помещения потрескивали светильники.
Девушка, как ее и учили, размеренно дышала, готовясь выйти на сцену перед богами и людьми. В голове не было ни вопросов, ни страхов – только спокойное ожидание музыкальной команды для выхода. Скорее угадав, а не услышав, россыпь первых тихих звуков, Итти вошла в зал.
Обратившись лицом к барельефу с Любовниками, танцовщица, следуя канону, мысленно попросила у богов благословения для совершения таинства. Тем временем музыка набирала ход. На ритм, заданный даруками, нанизались тягучие струнные, а с первыми резкими звуками рожков девушка начала танец.
Каменные плиты пола, отполированные до блеска босыми ступнями многих поколений танцовщиц, нежной прохладой стелились под ноги Итти. Один медленный шаг, второй. Девушка входила в танец, как в воду, неторопливо, заново слушая и слыша свое тело. После первой танцевальной фразы, в которой одна сложнейшая поза перетекала в другую, девушка поняла все то, о чем рассказывал и показывал ей Син-или. Что важно дать богам, чтобы те согласились танцевать в ней, танцевать с ней?
Члены дружины тусклыми глазами смотрели на начало представления. Никто из них не понимал, отчего перед очередным военным походом традиция предписывала не только сходить в храм к Воину, а еще наведаться и к Любовникам. Пусть к ним ходят несчастные парочки, почтенные родители которых против их брака. Разумеется, посмотреть на красивых девчонок, танцующих почти в чем мать родила, тоже неплохо, хотя обнаженным телом сейчас вряд ли кого удивишь. И все-таки в том, как текуче двигалась по залу девушка, было что-то… волнующее.
Пройдет еще несколько секунд, и мыслей у воинов уже не остается.
Куда бы Итти не перемещалась, она всюду видела перед собой каменные изображения Любовников. Казалось, что между их переплетенными телами скульптор специально оставил крошечный зазор, чтобы Любовник и Любовница из века в век продолжали стремиться друг другу. Тени, разделяющие Ее и Его, казались наполненными таким напряжением, такой плотностью, что Итти уже не обманывалась видом их безмятежных лиц.
Вибрирующее напряжение передалось и девушке. Каждое движение, совершаемое ею, теперь совершалось с усилием, как будто ей приходилось танцевать в масле. И вместе с этим все тело пело от переполняющей Итти энергии.
Она танцевала так, словно была Любовницей – замирала, прикрывая ресницами влажно поблескивающие глаза, отставляла далеко вбок крутое бедро, чтобы подчеркнуть невероятный изгиб талии, долгим томным движением вела руку мимо волос и шеи.
Она танцевала так, словно была Любовником – напрягала каждый мускул, каждую мыщцу своего тела, выдерживала немыслимые балансы.
Девушка прервала свой длившийся бесконечность танец вместе с остановившейся музыкой. В образовавшейся тишине было слышно сначала тихое, а потом и громкое потрескивание. Все, кто был в этот момент в зале, с ужасом смотрели на то, как каменные тела Любовников на барельефе пришли в движение. Они все-таки решили убрать последний оставшийся между собой зазор.
Когда треск стал оглушительным, а по потолку зазмеилась первая трещина, первыми заорали музыканты, сидевшие ближе всех к барельефу.
В панике, вспыхнувшей как пожар за считанные секунды, Итти не успела понять, чья рука тащит ее к выходу на улицу. Стражников, охранявших выход, след простыл.
Грохот рушившегося Храма был слышен даже в паре кварталов от него.
Син-или и Итти стояли вдвоем на совершенно обезлюдевшей улице. Все население либо в страхе разбежалось, либо, как это заведено в больших городах, бросилось смотреть на то, что осталось от Храма Любовников.
- Не пристало такому старому ишаку, как мне, бегать так, словно ему жгучего перца под хвост засунули, - с трудом отдышавшись, сказал Син-или.
Итти кивнула и улыбнулась:
- Да, ему пристало степенно пастись на зеленых лугах, полных сочной травы и желтых бабочек. Я знаю, где взять парочку. Пошли-ка отсюда домой, пока мне не захотелось еще для кого-нибудь станцевать.

9. Без названия

Не знаю, дорогая. Я до сих пор чувствую, будто виновата в чужой смерти. Меня не в чем винить, вот мои руки чистые, голову бы помыть.
Когда я жила в Ташкенте, еще в одиннадцатом классе, за мной ухаживал один узбек, Фарух, по-моему. Мама была против, так как узбек, моветон, мы интеллигенты, окстись, сходи за хлебом. Но он был прекрасный, статный, очень умный, из хорошей семьи. Мы сбегали вместе на дискотеки, ничего не делали особенного, он только держал меня за руку и говорил что-то такое прекрасное, оседавшее внизу живота розовой сладкой ватой. И я на этих ватных ножках возвращалась домой, получала нагоняй и счастливо шла спать.
Нас пригласили на свадьбу вместе, но мама уперлась рогами и я осталась дома. Фарух пришел ко мне под окна и сказал, что никуда без меня не пойдет. Я настояла (прямо из окна), накричала на него, чтобы шел и не думал. Что ему важно пойти, очень важно – это же наши друзья. Он не хотел, но угрюмо пошел. Оказалось, на свадьбе был какой-то палёный спирт и ему стало плохо. Настолько плохо, что ему делали операцию в больнице. Оказалось, у него на какое-то средство случилась аллергия и он потерял почку. Родители подсуетились, нашли ему и почку и врачей. Но она не прижилась. И он умер.
Его мама нашла потом меня. Отдала видео кассеты, где он снимал выпускной, но на ленте была только я. Он записал там своё признание, описал нашу с ним будущую жизнь. Знаешь, никогда я до сих пор не слышала от мужчины ничего подобного. Его мать отдала мне десятки тетрадок со стихами, которые он мне написал.
Но я же настояла.
И они, эти стихи, эти листы как будто горсти земли упали на меня.
Не знаю, что чувствовать должна. Однажды я возвращалась домой со второго высшего, а у парадного ждёт меня Константин Сергеевич во всём своем порше. Меня-то мальчики провожали неразумные, знаете, третьекурсники, неоперенные, обусовленные каким-то воробьиными пёрышками над губой.
Константин Сергеевич, как водится, ходит из машины Е2 Е4, если ты понимаешь, и мальчишечкам сразу мат. Два охранника направляются ко мне. Я тогда жила на Планерной, пухто, темень, рядом лес, кто-то воет, кто-то пьет. Декорации, иным словом, присутствовали. Я говорю мальчикам:
- Так, ребята, это ко мне, идите с миром, а лучше вприпрыжку с хорошей скоростью.
Но тут, как обычно у меня бывает, подвела меня тонкая грань между сарказмом и взаимопомощью, потому что мальчики давай смеяться, да шутковать. Мы, мол, тебя спасём сейчас, принцесса, не таких коней видали.
Я уже серьезно говорю:
- Мальчики, уходите. Не надо кипеша, валите, пока есть ноги в ассортименте.
А они еще пальцами показывают, бедняги.
Подходит Константин Сергеевич, я к нему на дежурный поцелуй подалась, а эти что-то зашушукались за моей спиной, зашебуршали усиками своими воробьиными. Поворачиваюсь к ним, а они уже на мушке у охранников.
Лица так их поменялись. Воробьиные крылышки над губой дрожат.
Я спросила, на всякий случай, будет ли меня ещё кто-то спасать или я могу подняться уже как есть, всякого спасу мне нет?
Тут опять меня сарказм подвел, как несколькими строчками раньше.
Никогда их больше не видела, никогда и не слышали о них ничего.
Помню только их лица, повернутые к смерти. Так сильно меняется человек, так сильно мокнет во всех местах, струится влагой или мочей или эмоциями. Я часто представляю в метро как у людей напротив поменяется лицо перед смертью. И, знаешь, отлично вижу как. Вижу их предсмертные маски. Что? Сходить к доктору? И что он мне скажет? Неважно что скажет, надо непременно написать об этом в твиттер, да. Не проще ли сразу написать в твиттер и не куда не ходить?

***
Сейчас, дорогая, я за 200 километров от Полярного круга верю в Любовь. Точнее, очень хочу верить и именно с большой буквы, так как жду автобус до ближайшего населенного пункта, находясь в одежде для занятий спортом, а никак не рассчитанной на ожидание автобуса. Я верб в Любовь, что она не даст мне замёрзнуть, я смотрю как Д. ходит по остановке, иногда целуя меня в ледяное куда попало, а я думаю, что еще десять минут и всё. Мне придется сделать выбор: раздеть его и заняться спасительным сексом или, раз уж он всё равно будет раздет, вспороть ему живот и погреться в его кишках. Что выгодней? В каких мы отношениях? Что будет уместнее на данном этапе?
Я верю в Любовь, ух, как верю, переминаясь у Полярного, с ноги на ногу, закуривая сигарету, от которой мне психологически комфортнее, психологически теплее, пускаю психологические кольца, смотрю на его яркие горнолыжные штаны цвета dirty lime(далее грязный лайм), с вызовом метающиеся по белоснежным далям и близостям.
Пришел хорошо промороженный сноубордист, тоже за автобусом. Я определила его в очередь среди меня и выдохнула. Теперь мы можем вдвоем с Д. вспороть живот ему и все будут счастливы, а кто-то даже жив! Надо обрадовать Д.:
- Дорогой!..- кричу я в белоснежное, вижу как заметался грязный лайм, как неистово заспешил на мой зов.
И тут приходит автобус.
Любовь победила смерть, не подвела в этот раз, кишки целые, нетронутые уходят в закат и автобус. Любовь, наш гид, которая должна была заказать нам транспортное средство до города, я очень на нее рассчитывала. Я всего рассчитываю больше на любовь, чем на себя, блять.

- Ты не могла бы материться потише?
Главное, не "не материться", что уже явно со мной не сработает, а именно "потише". Я собираюсь возмущаться, сувать руки в боки, мол, куда это мы идем, если я не могу там орать матом как хочу?! А, это аптека, а, это федерация йоги, даром не церковь.

Какой день не можем дойти до йоги, последние по причине повышенной романтики и вязкой любви, но я хожу вокруг йога-центра кругами, давай, говорю уже зайдем туда, хотя бы пьяные, шутканем, я поматерюсь вдоволь, ты можешь сплюнуть. Я боюсь, что нам всем тогда в карму (настоящую) присунут по первое число и запретят (по закону) перерождаться.
- Всех не перерождаете!- кричит.
Любовь побеждает.

***

К тридцати, я уже многих закопала. Кроме надежд и вымышленных профессий, где могла бы стать прицессой или восхитительным магом, превращающим воду в деньги, хоронишь родственников, иногда родителей, друзей, любовников. Я знаю, что метро это совершенно особенное место, как будто прорублен подвал глубоко вниз земли, но не в плане – вот тебе и Австралия, а будто задеты материи, где тебя живого и в помине быть не должно быть.
Я часто вижу в метро, в толпе, за которой иду, людей, которых я когда-то знала и любила. Я вижу их только со спины, слава всем богам Метрополитена им. Ленина. Я вижу Сережку, который разбился под Москвой, уводя машину от фуры и принимая удар на себя, так как рядом сидела его мать, у которой на руках он и скончался. Я вижу его смешной оттопыренные уши, тонкую шею, даже улыбка, знаю, что он улыбается ужасно заразительно прямо сейчас. Вижу Антона, его грязноватые волосы свешиваются до плеч, сутулая спина в сером свитере и руки, которые все время в движении, будто он что-то декламирует. Так и есть, он все время писал стихи, напоминал раннего Высоцкого, его убила какая-то алкашня на втором курсе института. На его место взяли девочку, которая, вот же она идет! Красавица, Олечка, которая пропала через день после своей свадьбы, связавшись не с той компанией. Я виду Диму, разбившегося на мотоцикле, я вижу папу, я вижу деда, всех их со спины. Куда они едут, в какую сторону всё это движение.
Больше всего на свете я боюсь, что кто-то из них обернется.
Нет, я не боюсь увидеть то, что лица их сгрызли черви, что положено по сроку и по статусу. Я не боюсь, что он обернётся и это действительно окажется Серёжка. Потому что, черт побери, это же он, это его проклятые уши!
Я боюсь, потому что иногда я чувствую взгляд на своём затылке. Как будто кто-то всматривается мне в спину, пытаясь вспомнить.

10. Красные черевички для сапожника

Когда меня спрашивают, кем я работаю, я всегда на секунду задумываюсь, подбирая наиболее уместное определение. Чаще всего я представляюсь руководителем проектов (воплотителем прожектов), менеджером по продажам (продажным менеджером), менеджером по решению конфликтов (конфликтным менеджером), менеджером по связям с общественностью (угу).

По факту я продаю счастье. И, например, подумай вы о наркотиках, я бы непременно вам их продала. Это ведь сделает Вас счастливым? О, Вы подумали о чем-то другом? Расскажите мне, я продам вам именно то, что вы жаждете.

Хотя чаще всего клиенты ведут себя так, как тот, что сидит передо мной. Молчат и улыбаются, предвкушая. Я говорю на автомате, привычные фразы отлетают от зубов, а я прислушиваюсь к своим ощущениям. Мне важно «слышать» о чем молчит мой клиент.

- Нет, Вам не нужно ничего делать, все сделаю я. Мы с вами просто беседуем, это займет не больше 15 минут. То, что вы жаждете оставляет яркий отпечаток на мыслях, мыслеобразах, а я – приемник, который считывает сигнал и направляет куда следует. В смысле, куда следует? В Космос!

Нет, никакой магии. Собственно, Вы бы и сами с этим с правились, будь с вашим приемником-передатчиком все в порядке. Ну а пока он слегка неисправен, и чинить его куда дольше и затратнее, чем обратиться ко мне. Мы не можем ждать милостей от природы, мы хотим счастья здесь, сразу, без промедления!

***Я сижу в мягком кресле и слушаю переливчатой голос моей визави. Мне совершенно не хочется думать о цели моего визита, пока я просто наслаждаюсь, наблюдая за ее мимикой, а особенно за мимолетными отпечатками мыслей, которые она не хочет показывать. Вот сейчас ее губы слегка кривятся, она незаметно косится на часы. Мы беседуем уже 13 минут, я тоже слежу за временем хотя и совсем по другой причине - я заворожен. Чтобы продлить беседу я спрашиваю первую пришедшую в голову бессмыслицу

- Вы точно продадите мне именно мое счастье?

- Конечно! Я ведь Марголейн Берриксон, продавец счастья! Мне три тысячи лет, я видела расцвет и закат цивилизаций, зарождение и смерть видов. В моих руках сосредоточена мощь Творца и Разрушителя… Простите, привычно увлеклась. Хотя, мне как раз важно прислушиваться к таким оговоркам, увлеченностям, именно в них порой и бывает ответ. Возможно, Вы и не подозреваете, а ваше счастье в том, чтобы встретить всемудрое существо, которое бы объяснило вам смысл не только вашей конкретной жизни, а вообще всего разом лет на 20 вперед.

*** Я вижу как от шутки еле-еле приподнимаются уголки ее губ. Где-то за костюмом продавца она совсем юная и веселая. Сладость Дара растекается во мне, настоящего, большого, вкусного дара. Я почти не сомневаюсь, она примет его. Ведь я тоже раздаю счастье, мы с ней одного поля ягоды. Мне не понятно только, отчего она вдруг продавец, отчего не дарящая, как я? Я вновь прислушиваюсь к ее голосу

- …тогда бы я продолжила, вместе мы выяснили бы, что ваш графо-аудиальный ключ к счастью, например, «24», и вы были абсолютно счастливы это узнать. Собственно, чем бы не завершилось наше общение, Вы все равно будете абсолютно счастливы. Ваше счастье – мой бизнес. Убыточый, надо сказать. Убывает вместе с ним мое человеколюбие и принятие.

*** Мне кажется, она слегка нервничает. Разговор длится уже 17 минут, а мне хочется, чтоб она говорила и говорила. Похоже, это желание она словила на 100%

- Право слово, любить людей даже после сознательного приказа себе, невозможно. Решительно невозможно любить людей, а особенно моих клиентов.

***Она не смотрит на меня, а я не слышу провокации, только ее голос.

- Каждый, кто приходит ко мне больше всего на свете боится получить то, что жаждет. Краткий миг обладания приравнивается ими в величайшему чувственному переживанию. Ей-Богу, жалко их. Счастье обладания, подумать только! Я продаю концентрат счастья, заготовку, зернышко. Ни один не прорастил, даже не подумал его прорастить. Мне может быть не 3000 лет, однако это явно закат цивилизации, время, когда хлеб уже становится зрелищем.
А ведь я предупреждаю! Взятки с меня гладки, как озеро. Каждому, кто приходит ко мне я предупреждаю: счастье не является ярким персонифицированным переживанием, не является совокупностью факторов обладания, успеха и перспектив, не является моментом экстаза или эйфории. Великие боги, я могу до вечера перечислять, чем не является счастье. И все равно каждый раз предупреждаю. Все абсолютно довольны сделкой. Кроме меня. Возможно, смысл моей собственной жизни полюбить людей. Однако любить неразумную форму жизни выше моих сил. Немаленьких сил, заметьте.

***Мне становится бесконечно жаль ее. Такую сильную и одинокую. Я ловлю себя на не моей, будто бы инородной мысли. Сильную? Одинокую? Мне действительно жаль ее, заплутавшую, не увидевшую радости Даров, превратившую свое призвание в товар. Мысленно я спрашиваю совсем о другом, вслух говорю безликое:

- Марголейн, Вы обезоруживающе откровенны…
- Я сама удивлена, Боб. Даже предположила, что высшее счастье для вас – утешить безутешную женщину, однако явно ошиблась. Наша беседа нестандартно затянулась, так что давайте попробуем и нестандартные методы. Расскажите мне, Роберт, что сделает Вас счастливым?

***Я улыбаюсь, найдя причину инородной мысли. Улыбаюсь от переполняющей меня радости. Я все ближе к тому, чтоб обогатить ее Даром, он почти созрел во мне.

- Ничего
- Не бывает так, Боб. Просто начните говорить, что Вас радовало, что печалило. Я нащупаю ответ.
- Вы не поняли, Марголейн, видите ли, я наверное, обманул Вас
- О, не страшно, каждый второй этим занимается на приеме…
- Нет же, я о другом. Понимаете, я уже счастлив и пришел не получать, а дать.
- Так. Роберт, давайте добавим конкретики. Что Вы здесь делаете? Что рассчитывали получить, придя?
- Ничего. Я хотел одарить Вас, а не ограбить. А потом, быть может, пригласить на свидание. Марголейн, вы удивительны, красивы, загадочны, манящи. Я давно наблюдаю за Вами и понял, что вы не знаете своего товара. Вы, продающая счастье, счастливы? Не отвечайте, вижу, что нет. Изучив все, чем не является счастье, вы так и не поняли, чем оно является. Я готов подарить Вам это знание.

***Дар во мне рвется наружу, пульсирует кровью в висках. Это самые сладкие мгновения моей жизни – момент передачи.

- Так, Боб. Вам пора. Свидания никак не вписываются в мой рабочий график, а наш прием явно затянулся. Всего доброго.

***Я встаю, протягиваю руку для прощания, однако вместо пожатия целую ее в лоб. Дар вытекает из меня, заполняя ее сверху до низу.

Он уходит, а я отменяю все встречи на день. Из комнаты выветривается запах его парфюма, а из моей головы испаряется уверенность, растворяются как мартини в водке мои знания и силы. Человеконенавистничество утекает из меня как коктейль из стакана. Я Марголейн лишенная покоя, я Марголейн тревожный непокой. Я Марголейн – сапожник без сапог.

Счастливый продавец счастья. Звучит абсолютно логично и ошеломляюще ново для меня.
Я бросаю бокал с балкона офиса. Он летит около 4 секунд и в это время формируется хрупкая мыслеформа моего счастья. Я улыбаюсь, слыша звон разбитого стекла. В утренней сводке напишут, что я неудачно поскользнулась. Мое собственное счастье – всего лишь несчастный случай.

@темы: конкурсные работы

---

Литературный конкурс - тройка, рассказы, часть первая

[Видана]

1. Арсулу

Почти стемнело, дальше идти было слишком опасно. Чтобы хоть как-то укрыться от ветра, яростно метавшего в меня ледяные иглы, я выкопал в снегу довольно глубокую яму. Любая растительность на такой высоте в конце февраля скрыта под двухметровым снежным одеялом, так что я и не заморачивался с поиском веток для подстилки. 13 лет жизни в горах кого угодно научат не валять дурака и не тратить время и силы попусту. Вместо этого я свернулся калачиком в глубинах ворованного тулупа, прижал лицо к груди, а ладони засунул подмышки. Спустя пять минут я уже спал без задних ног.
Какой-нибудь простак, услышав мой рассказ, спросит, не боялся ли я волков, которых действительно много водится в этом суровом краю. И я, наверное, даже кивну, но про себя от души посмеюсь, потому что любой хищный зверь по силе, хитрости и злонамеренности проигрывает человеку - тому человеку, который охотится на другого. Что такое настоящий страх, познаешь тогда, когда становишься добычей рационально мыслящего существа. Его действия невозможно оправдать рефлексами или голодом. Суть их - стремление навязать свою волю. Все, что последует после этого, добыча уже не в состоянии будет оценить. Так что глупо бояться волка, когда за тобой идет человек.
Назавтра я проснулся с восходом солнца, разворошил наметенный за ночь сугроб и понял, что мне удалось оторваться от погони. С отрога открывался прекрасный вид на долину Аль-Икжери. Белая проплешина среди густых кудрей векового леса, утыканная кособокими домиками, пустая вертолетная площадка чуть в стороне и почти заросший, с трудом различимый пробор-зимник, уходящий на северо-восток, вдоль скованной морозом серебристой ленты Ойдды - это поселок, тот самый, где сутки тому назад я так ловко позаимствовал годный тулуп и старенькие, но крепкие снегоступы. Я много раз бывал в нем и знаю, что ни у одного из селян нет ничего похожего на снегоход. Безусловно, мои преследователи могли загнать технику в сарай на ночь, но судьба наделила меня зорким взглядом, и я видел, что следов прохода снегоходов по зимнику нет.

***

Последний раз я почти столкнулся с ними четыре дня назад у зимовья Ыксана на Яме. Во дворе вдруг стало шумно: ревели моторы, неистово лаял и рычал пес. Разморенный теплом буржуйки, я и не сообразил сразу, что это погоня. Лесничий пихнул меня в дровяник в самый последний момент, когда дверь уже сотрясалась под ударами кулака. Секундой позже она распахнулась - она ведь и не запиралась на замок, нужно было только дернуть за ручку.
Я притаился на корточках за штабелями остро пахнущих сосновых четвертинок. В ушах стучало. Очень хотелось пить, и, пока эти трое допрашивали старика, я буквально зарылся носом в тонкую шершавую корку инея на дальней стене, словно запах влаги был способен утолить жажду. На какое-то время я потерял способность воспринимать речь, оглушенный страхом и жаждой, но, когда уверенность в том, что меня не найдут, окрепла, стал прислушиваться к разговору. Мы собирались пить чай, и старик даже успел достать кружки, когда нагрянули визитеры.
- Кружек почему две? - недоверчиво спросил тот, что постарше.
- Дак это... Я дрова рубил, увидал на взгорке снегоходы. Думал, туристы, замерзли, - у Ыксана выдержка та еще, даже голос не дрогнул. Старший протопал в жилую комнату, видимо, с целью убедиться в том, что я не прячусь там где-нибудь под нарами или столом. Помолчал, потом спросил снова:
- Почему кружек-то две? Нас ведь трое. С тобой - четверо.
- А у меня их всего две и есть. Были еще чашечки фаянсовые, красивые, так в Новый Год министерские тут марала гоняли, у меня ночевать оставались. Все побили... Водка, знаете, такое дело... - и старый лесничий сокрушенно вздохнул.
Те двое, что помладше, приглушенно засмеялись. И тут я уж подумал, что погиб: Старший вдруг развернулся, размашисто шагнул к двери и заглянул в дровяник. Как он меня не заметил - не знаю. Может быть, я перестал дышать. А может, он просто искал меня на уровне своих глаз и не увидел испуганного блеска моих почти у самого пола.
- Действительно, дрова свежие, - он отвернулся к деду, - сосну живую рубишь? Лесничий, тоже мне.
- Ага, рублю. - Ыксан виновато заулыбался, это чувствовалось по голосу. - Вы из Лесхоза, что-ли?.. С осени дров не напасешься, а зимой я что, ветровал из-под снега выкапывать буду? Тут или сосну рубить или околеть, выбора особо нет, товарищ начальник.
- А ты почем знаешь, что я начальник? На мне не написано.
- Дак тут либо туристы, либо начальники. Чайку желаете?
Старший помолчал, опять прошел в комнату, походил по скрипучему деревянному полу, покрытому ткаными дорожками - когда-то цветными, но со временем ставшими бурыми, как медвежья шкура. Остальные подтянулись за ним. Один, прокашлявшись, спросил простуженным хрипловатым голосом:
- Вы кружки что, совсем не моете?
- Только если туда горностайка нагадит, - съязвил лесничий. - Чего их мыть-то, чай - не грязь.
Все трое загоготали, а потом Старший решительно скомандовал "На выход!", и они вывалились во двор; поплелся за ними и дед - провожать. В стене дровяника была щель, через которую я смог разглядеть их, хотя и не очень хорошо, потому что уже смеркалось. Старшему на вид было около сорока, лицо его показалось мне смутно знакомым. Высокий, упитанный, холеный, в дорогом комбинезоне и высоких ботинках на шнуровке, а на шапке - снежная маска. Двое других были тощими сопляками с обветренными красными рожами. Один в ватнике, другой в старом тулупе. На ногах штаны вроде военных и высокие унты из искусственного меха. Новые сторожа, скорее всего. Старые не полезли бы в тайгу в зимнее время ни за какие деньги. А этот дядька наверняка пообещал им нехило заплатить.
Они стояли у крыльца еще минут десять, лихорадочно и сумбурно расспрашивая Ыксана. Их интересовало, в частности, куда я мог направиться, можно ли выжить в лесу зимой несколько дней, и куда перегоняют оленей на зиму. Лесничий, подбоченясь, заявил, что выжить в тайге зимой нельзя, до зимнего становища на снегоходах не доехать, да и вертолет там не сядет, а я, если меня по пути волки не съели, скорее всего, благоразумно свернул с зимника и потопал в Эйкуну, где наверняка уже устроился у кого-то из проверенных знакомых. Слушая эти авторитетные враки, я зажимал рот обеими руками, чтобы не засмеяться в голос.
Наконец они уехали. Дед зашел в дом и шепотом позвал:
- Арсулу!
Я не ответил. Что-то было не так. Шум моторов не стих, удаляясь - он прекратился, словно они вдруг разом заглохли.
- Арсулу! - повторил дед чуть громче, заглядывая в дровяник. - Ты чего там сидишь? Вылезай, чай пить будем.
- Подожди, Ыксан-дэдэ*, - взмолился я вполголоса, - возвращаются они, я слышу. Проверить хотят.
Дед беззвучно зашевелил губами и заметался: видно было, что он напуган до полусмерти. Его страх был так заразителен, что мне стоило большого труда взять себя в руки. В пересохшем горле невыносимо першило, но чаепитие пришлось еще раз отложить.
- Пойди в комнату, убери одну кружку со стола, а как придут, удивись, спроси еще раз, не хотят ли они чая, и сделай вид, что опять кружку достаешь. Не бойся, делай, как я говорю, и они на этот раз точно уедут, - сказал я, стараясь придать своему голосу спокойствие, и, к огромному облегчению, увидел, что дед согласно кивнул. Я поднялся и прошел в комнату, на ходу растирая онемевшие колени. Что-то подсказывало мне, что лучше будет не рисковать и перепрятаться. У стола стояла лавка, покрытая тяжелой лосиной шкурой. Со стороны, обращенной ко входу, она свешивалась до самого пола. Я залез под нее и улегся на дорожки, а Ыксан отошел к двери, а затем прогулялся вокруг стола, чтобы убедиться в том, что меня не заметят. Очень вовремя, потому что собака во дворе опять залаяла, а дверь - распахнулась. Ноги у меня тут же свело судорогой, тело заколотила крупная дрожь, но я старался лежать смирно, стиснув зубы, и утешал себя тем, что через несколько минут все будет кончено.
- Ой, ой, вернулись, товарищ начальник? - делано удивился старик. - Надумали чайку? А я-то ведь и кружку уже успел убрать... Сейчас достану!
- Иди сюда, - сухо ответил на это знакомый голос, - с лампой.
Ыксан взял со стола керосинку и, кряхтя, поковылял к двери. Предчувствие меня не обмануло. Пошуршав в дровянике, Старший поинтересовался:
- Дрова все сырые? Сухие-то есть, хоть немного?
- У печки есть просушенные, - ответил дед.
- Волоки. Черт знает, сколько еще проедем, а костер разводить нечем. Ни топора, ни пилы с собой. - В голосе этого человека сквозили досада и злоба, скрыть которые он даже не пытался, однако в отсутствии изобретательности его никак нельзя было упрекнуть. Дед сходил в комнату и принес ему все, что удалось наскрести - пять или шесть четвертинок да щепки: я видел краем глаза как он, нагнувшись, старательно подобрал их с пола.
- Не густо, - усмехнулся Старший.
- Ежели займется, любые ветки можно кидать, гореть будут! - возразил Ыксан.
- Ладно, старик, ладно... Бывай.
- И вам не болеть, товарищ начальник!

***

Когда мы уселись за стол, был уже поздний вечер. Из-за сегодняшних гостей лесник не успел ничего приготовить на ужин, но я отыскал в одной из кастрюль холодную несоленую перловку с обрезками лосятины, сваренную для собаки, и накинулся на нее с жадностью, которой сам от себя не ожидал. Лесник смотрел и понимающе молчал. Потом мы пили чай с окаменевшими сушками, чашку за чашкой, и он между делом попросил все ему объяснить, пообещав, что позже мы придумаем план, который поможет мне уйти от погони.
И я рассказал, как помнил, про вертолет и про человека в дубленке, который долго, с чувством тряс мою руку и говорил что-то о моих "правах". Про то, что я никак не мог разглядеть его лица, потому что стоял против солнца. Как меня тащили в салон под оглушительный рокот, а я ревел и отбивался. Как горько плакал маленький Чедгэш, а мать кричала, что отец скоро вернется с охоты и заберет меня назад. Как я смотрел в окно на изрезанные ледниками титанические каменные спины и молился Поднебесному. И как в интернате Петровска я слушал глупые речи одногодок о национальной идее, о том, что если выучиться сначала в школе, а потом в институте, можно стать большим человеком и принести пользу своему роду. Рассказал о том, как я понял, что все, чему мне стоило обучиться, я и так уже узнал от отца и деда, а остальное мне в горах ни к чему. О том, как ко мне не пустили отца, когда он пришел за мной, и о том, как два года я готовился и ждал, когда наступит удобный момент. О том, что "права" - не благо, а зло, потому что они мешают мне жить так, как я хочу. Так, как жили тысячи лет до меня все мои предки. И о том, что, убегая, я украл свой паспорт из кабинета директриссы, остервенело порвал и сжег его на окраине города.
Старик Ыксан слушал меня, казалось, совершенно безучастно, с каменным лицом, но, когда я закончил, он вдруг улыбнулся краешками губ, снял с шеи маленький засаленный мешочек на черном кожаном шнурке и протянул его мне.
- Возьми, отдай Чедгэшу, - голос его отчего-то изменился и задрожал, - они заходили позапрошлым летом. Чед просил, а я пожалел тогда, пожадничал. Сказал, что ты из города новенький привезешь... Мне ведь его дед твоего деда подарил, когда я сам еще с олененка ростом был.
Я не стал открывать и смотреть, что там внутри, а сразу повесил мешочек на шею. Увидев это, старик вдруг расплакался и сквозь слезы добавил:
- Последний раз видимся с тобой, Арсулу. Ушло мое время...

***

Еще раз окинув взглядом простиравшуюся внизу долину, я понял, что придуманный мудрым старым Ыксаном план сработал. Преследователи обнаружили, что бензина до Аль-Икжери и обратно до Петровска им не хватит, и на полпути развернулись. А я спокойно шел по накатанному ими следу до незаметного чужакам знака на одном из вековых деревьев, а оттуда - по глубоким сугробам, тщательно заметая за собой следы, до шалаша-летовки*, где и провел следующую ночь, обогреваясь свечами, которыми снабдил меня лесник. Мою старую "государственную" одежду он изорвал, заляпал лосиной кровью и предъявил разминувшимся со мной "начальникам", заявив, что это нашла в лесу собака. И они поверили, потому что это было просто и удобно, и потому, что никто не может выжить в тайге в одиночку в конце февраля. Мне взамен старик дал свою старую зимнюю форму. Спустя два дня я миновал Аль-Икжери, прихватив в сенях одного из домов тулуп и снегоступы. Спустя еще день я перевалил северный гребень Поднебесного и обессиленно рухнул в снег, задыхаясь от счастья и обеими руками обнимая свою Родину. Теперь я точно знал, что мне делать дальше.
Внизу, в десяти минутах ходу, над чумом поднимался дымок. Залаяли собаки. Чедгэш, строивший снежную крепость, настороженно поднял голову и уже бросился было к жилищу, чтобы предупредить о странном чужаке, когда я, нащупав на груди мешочек, окоченевшими пальцами достал из него комус*, прижал к зубам и дернул за язычок.
Маленький брат замер как вкопанный, затем медленно обернулся, и я увидел, как он хватает ртом воздух, чтобы через мгновение оглушительно выкрикнуть мое имя.

_____________________________________________________________________________

Примечания:

Географические названия и имена являются вымышленными

дэдэ* - дедушка
шалаш-летовка* - каркас из жердей или согнутых молодых деревьев, обтянутый полиэтиленом. Используется как место для ночлега охотниками и собирателями в летний период
комус* - самозвучащий язычковый музыкальный инструмент. Другие названия: варган, хомус, кубыз, дрымба

2. Возвращение домой

Вспышка красного света. Вспышка зелёного. Машина дёрнулась, и Нора почувствовала, что тело вдавливается в спинку сиденья. Нора особенно остро ощущала в это утро отрывистые, нервные движения пробирающегося сквозь пробку такси.
Вспышка красного света. Тело женщины, увлекаемое инерцией, подалось вперёд и опрокинулось назад, будто кукла, набитая песком. Вспышка зелёного. Веки превратились в стёкла мерцающего калейдоскопа. Нора открыла глаза.
Пейзаж за окном почти не изменился. Сколько успели они проехать за эти двадцать минут? Две мили? Может быть меньше? За окном была всё та же грязная и серая, а, по сути, просто безразличная ко всем улица. Даже мусорный бак, вырисовавшийся на углу улицы и тут же исчезнувший, показался Норе переполненным отвращением.
Стрелки часов нетерпеливо приближались к 10.30, это означало, что Нора уже опоздала на своё первое в жизни совещание. Нет, конечно, сказать, что Нора никогда не бывала на совещаниях, будет неверным, однако совершенно точно можно сказать, что никогда она не была на совещаниях в качестве руководителя. Думается, что ей было бы положено, слегка или даже весьма, волноваться при мысли о своём опоздании и о том, что скажут подчинённые, ещё вчера бывшие коллегами, активно разгребающими локтями путь к вершинам карьерной лестницы. И вправду, всё это ещё вчера могло бы взволновать Нору не на шутку.
Нора опустила глаза и посмотрела на свои руки. Мельтешение на коленях пальцев от тряски автомобиля заставило поднести их к глазам, откуда и предстал взору женщины ободранный и растрескавшийся лак на ногтях. Вздохнув, Нора вернула руки на колени. Она думала о лаке для ногтей, точнее о его всегдашней безупречности. Да и что говорить, Нора являла собой образец ухоженной, декорированной, тщательно собранной в модно-офисный футляр молодой женщины. И эта трещина на лаке для ногтей была не просто оплошность или невнимательность. То была трещина, сквозь которую проступила, самым ошеломляющим образом, пустота.
Всё началось внезапно, пару дней назад, а точнее ночей. Нора проснулась, от собственных метаний и всхлипываний. В одинокой душной спальне она привстала и включила настольную лампу, осветившую в зеркале её бледное испуганное лицо. Сон, который не снился Норе уже много лет, так что она уже и забыла о нём, сегодня приснился вновь. Глубокий вдох, выдох, Нора закрыла глаза. Она – маленькая девочка никак не может найти дорогу домой. Она, вся трясущаяся от страха, бегает от дома к дому, заглядывая в каждое окно, стуча в каждую дверь - никак не может найти свой дом. И вот, снова перед ней дом. У неё нет сомнения, что этот дом её: и расположение на улице, и номер дома, и даже вот эти перила с облупившейся краской – всё сходится! Она достаёт ключ, вставляет в замок и… не может его открыть! Она начинает колотить в дверь, чтобы её пустили. Видит звонок, звонит в него. Дверь открывает какой-то человек. Она его не знает. И он её не знает. И всё, что ей остаётся - идти дальше, искать свой дом. Становится темно и холодно.
Нора вздрогнула и открыла глаза. За окном уже было светло. Ночной кошмар рассеялся вместе с первыми лучами солнца. И Нора отправилась на кухню, утолить накатившую жажду. Холодильник, да и сама кухня, показались ей чужими.
Машина дёрнулась в очередной раз и пристроилась в длиннющей очереди за сверкающим задом новенького Dodge. Нора посмотрела на свои руки. В том месте, где она обнаружила трещинку, на идеально покрытом некогда ногте, уже красовалось пятно, бесстыдно обнажавшее розовую поверхность. Нора улыбнулась, подумала, что уже и забыла, как выглядят её ногти без маникюра. А они оказались необыкновенно приятными: с мелким орнаментом, расходившимся радиусом от основания к краю. Нора предалась усердному соскребанию оставшегося лака. Бежевый лак. И не просто бежевый, а чётко выверенный тон, как нельзя более подходящий к замшевому жакету – следы былого идеализма.
Всё в той жизни Норы можно было смело охарактеризовать словом «идеальный»: идеальная внешность – результат трудов косметологов, диетологов, имиджмейкеров; идеальная работа, приносящая идеальный доход; идеальный босс, пожимающий руку своей красной клешнёй и идеальное: «Поздравляю с повышением!» того же самого идеального босса; идеальный секс, строго регламентированный по средам и субботам, стерильный и бесхитростный; идеальный дом с видом на бульвар и самой современной начинкой; идеальная подруга с просто кошмарным лишним весом в семь килограмм; идеальные родители - барбекю раз в неделю, по четвергам; идеальный отдых – два раза в год – где поэкзотичней. Идеальная жизнь? В голове Норы стучала одна мысль, всё сильней и упорней: «Зачем?».
- Моя ли это жизнь? Где, в этом идеально выстроенном мире для существования идеального трупа место для меня, Норы? – Нора опустила веки, в глазах стояла темнота. И вдруг, из глубины этой темноты возник силуэт. Он двигался, увеличиваясь и заполняя собой темноту. Электрический разряд пробежал вдоль позвоночника Норы от затылка до копчика и обратно – ей показалось, что она вот-вот поймёт что-то очень важное.
Мгновение. Всё осветилось белым светом. Его щедро излучал приближающийся силуэт девочки.Тело Норы сковало льдом. Эта девочка, эта девочка! – маленькая Нора! Теперь она чётко видела её смеющееся лицо с ямочками на щёчках. Девочка протягивала ручки к Норе и звала её идти по световой дорожке.
Нора очнулась от, по меньшей мере, сотни гудков автомобилей, слившихся в один протяжный вой. Впереди образовался затор из десятка столкнувшихся и, причудливым образом переплетённых меж собой, автомобилей. Нора выскочила из машины. Вокруг все бегали и суетились. Издалека доносились звуки сирены машин скорой помощи. Нору не интересовало происходящее вокруг, всё представлялось нереальным, как в дурно поставленной пьесе. Нора провела рукой по воздуху, как будто он был густой. Совершенно точно она уловила какие-то изменения в атмосфере. Сняла туфли и пошла прямо по усыпанной битыми стёклами мостовой. Дышалось легко, грудь наполнило каким-то сладостным трепетом. Нора раскинула руки широко в стороны и запрокинула голову. Первые капли дождя упали ей на лицо. Капли были тёплыми и крупными, катились по щекам, как слёзы. В одно мгновение разразился ливень. Струи тёплого летнего дождя выглядели уже рыданием на лице Норы, и она смеялась сквозь эти рыдания. Побежала вниз по мостовой полная до селе неизвестного чувства всеобъемлющей и поглощающей радости.
Бродячий музыкант, увидав, бегущую босую по лужам девочку, завел, было, шарманку, да от дождя она только чихнула пару раз. Музыкант рассмеялся.
Перестала существовать и улица, и покрытый осколками стекла асфальт, и перекорёженные машины, выплёвывающие трупы прямо на мостовую, и этот ливень, и музыкант с шарманкой и сама Нора – всё превратилось в ощущение пульсирующего праздника жизни. Нора нашла свой дом, который искала столько лет: он там, где она. Больше ей не надо никуда идти.

3. Зверь на чердаке

- Опять этот гадкий енот! – жаловалась миссис Кроу, открывая калитку и пропуская не высокого светловолосого юношу в спецовке в сад – Энтони грозится забраться на чердак и пристрелить божью тварь, но я не могу такого допустить в своём доме!
В этот уютный коттедж в тенистом пригороде Денни вызывали уже третий раз за месяц. Пожилая пара, не так давно переехавшая в тихий район, подвергалась вторжениям какого-то совершенно несносного зверя, в существовании которого работник службы отлова диких животных начинал сомневаться.
Когда он приехал в первый раз, приятная пожилая леди с аккуратно уложенными кудряшками, Стейси Кроу, поведала ему, что ночью на чердаке страшно шуршало и когда её муж, Энтони, поднялся на чердак, он якобы видел какое-то мохнатое животное, скорее всего енота. Он конечно тут же побежал за своим ружьём, но добросердечная жена отговорила его от кровопролития и позвонила специалистам. Тщательнейший обыск чердака никаких следов присутствия какого бы то ни было животного не выявил. Но не прошло и двух недель как чета Кроу снова вызвала Денни. На этот раз он познакомился и с мистером – не по возрасту крепким и крупным мужчиной, увлеченно чистящим охотничье ружьё на террасе.
- Мальчик, если ты не выкуришь от туда эту тварь, видит Бог, я заберусь туда сам и пущу шкуру этого гадкого животного на воротник миссис! – сказал он с тягучим южным акцентом и, прижав приклад к плечу, прицелился куда-то в недра сада.
Но и в этот раз ничего кроме странного запаха горелого сахара на чердаке не обнаружилось. Ни следов, ни помёта, ни хотя бы клочка шерсти – на чисто вымытом полу стоял с десяток аккуратных, перемотанных скотчем коробок, несколько образчиков старой мебели в чехлах и большая корзина с ранними яблоками. Стэйси напоила работника звероловного фронта домашним лимонадом и отпустила на все четыре стороны. И вот…
- Сегодня он снова резвился всю ночь! Опрокинул яблоки, разбил несколько банок с вареньем, а я его только сварила! По правде говоря, я уже не уверена что это енот, милый. Может быть это росомаха? Оно так шумело! Может росомаха открывать форточку и пролезать к нам на чердак? - в глазах старушки юноша разглядел зарождающийся страх и надежду на скорое избавление от ужасного ночного визитёра.
- Миссис Кроу – от чего-то, ловцу зверей стало очень жаль эту славную женщину, так похожую на его собственную бабушку, Денни снял кепку и серьёзно посмотрел на пожилую даму - вы не будете против, если я проведу ночь на вашем чердаке?

Съездив ещё на один вызов, (белка забралась в сушилку для белья и до смерти напугала пару симпатичных студенток, им грезился как минимум опоссум, резвящийся в их простынях) зверолов вернулся к домику четы Кроу. Сачок, петля на палке, крепкие перчатки и клетка для средней собаки составили весь его арсенал, с которым Денни и забрался на чердак. До захода солнца он ещё раз проверил все углы, слуховое окошко, все щели, но тщетно. Ни один хорёк, даже самый хитрый, не говоря уж о еноте, не мог сюда пролезть. Но что-то же пугает стариков по ночам! Или у пенсионеров просто поехала крыша. С этими не весёлыми мыслями специалист по отлову опасных и не очень животных перетащил в тёмный угол одно из старых кресел и устроившись в нём задремал, полагая что если уж какой-то зверь тут по ночам бузит, то он его не проспит.
Не проспал.
Около трёх ночи на чердаке раздался отчётливый шлепок, как будто что-то довольно тяжелое упало на пол. Моментально проснувшись и открыв глаза, Денни сначала подумал что это и правда енот. Зверь был около полуметра в длину, сантиметров сорока в холке и изрядно пушист. Но на этом сходство с обычным енотом закончилось. Взять хотя бы этот пронзительный взгляд золотистых, как будто светящихся в темноте глаз. Прошло не меньше минуты. Животное собравшись пушистым шаром посреди чердака смотрела на ловца, ловец пытался понять что это за клиент у него такой.
Денни медленно встал с кресла и животное, словно копируя его, тоже встало, широко расставив задние лапы и разведя в стороны передние и … вторые передние, продемонстрировав светлое брюхо и свою неоспоримую принадлежность к мужскому роду. Бедняга Денни сморгнул и ещё раз пересчитал конечности существа. Шесть. Со стороны пушистого послышался звук, похожий на смешок, после которого последовал прыжок. Денни чудом успел отшатнуться в сторону и противник, пролетев мимо, очутился на кресле. Человек с изумлением обнаружил, что на спине непонятного зверька из шерсти выступает целый гребень костяных наростов, весьма острых на вид, идущий по всему позвоночнику. Издав воинственный клич, существо попробовало атаковать снова, но в этот раз Денни был готов! Они снова оказались лицом к лицу, их разделяло два метра. Зверь встал на все лапы и лениво шаркнул задней по полу, оставляя на досках пять длинных глубоких царапин. Парень дотянулся до петли и успел подумать «новый вид? Про меня напишут в газетах!». Зверь прыгнул…

Мистер и миссис Кроу, сидя в постели слышали как на чердаке бьются банки с вареньем, падает мебель, кто-то носится, видели как с потолка тонкой пылью осыпается штукатурка. Он читал, она вышивала.
- По крайней мере, мы не сошли с ума. Кого то же он там ловит. – глубокомысленно заметила Стэйси, отстраняя от себя пяльцы с уже почти вышитым портретом Николы Тесла с котиком на руках и придирчиво разглядывая работу.
- Сдаётся мне, что не енота. – пробормотал Энтони, не отрываясь от журнала «спортивная охота».

Это был прыжок отчаяния… За окном уже начинало светать, когда на полностью разгромленном чердаке, среди поломанной мебели (проклятая тварь попыталась уронить комод на своего противника), осколков банок и разлитого варенья, Денни понял: сейчас - или никогда. Зверь явно утомился не меньше его, но это было хорошо, плохо было то, что с восходом солнца существо теряло материальность. Сквозь его густой коричневый мех уже смутно просвечивали руины кресла. И тогда юный специалист по отлову диких животных, просто бросился всем телом на неведомого зверя. О том, что он нашел новый вид, он не думал. В тот момент мыслей вообще осталось очень мало. Они появились позже, уже после того как он запихал оглушенного врага в клетку и накрыл её чехлом от кресла, в пятнах абрикосового варенья. И даже после того как рассмотрел девять аккуратных круглых проколов кожи на животе и груди, следы от шипов ночного визитёра. Возможно даже после того как спустился с клеткой, сломанной петлёй и остатками сачка вниз, в дом.
- Ты его поймал? – неуверенно спросила миссис, кутаясь в розовый стёганый халат. Мрачный и растрепанный Энтони стоял рядом и разглядывал спасителя дома, всего измазанного вареньем, в ссадинах, царапинах и порванной в нескольких местах спецовке, с перчатками со следами зубов, торчащими из кармана.
- Да мэм – вежливо ответил Денни – Это очень большой енот. Большой и коварный. Простите, мне надо срочно доставить его в центр. – и, не дожидаясь новых вопросов, заторопился к машине, таща с собой весящую не меньше тридцати килограмм клетку.
Он успел проехать от силы десяток километров, когда дорогу ему перегородил чёрный антикварный Кадиллак.
- Так вот оно как бывает… - Денни заглушил мотор и взъерошил светлые волосы, липкие от варенья. Усталость притупляла чувства и глушила мысли, он почти не нервничал. В том, что за ним придут, он не сомневался, как и в том, что поймал пришельца. Не думал только что так скоро. Правда, вопреки его ожиданиям, из сверкающего полировкой «Эльдорадо» 57го года вышел не суровый бугай в чёрном, а поджарый мужчина средних лет, в светлом костюме и пижонской шляпе.


- Тебе повезло что старики не придумали себе зверя пострашней енота! Уверуй Стейси в росомаху чуть сильнее и тебе пришлось бы худо! – Алесандро хитро смотрел своими синими, как майское небо, глазами на очумевшего от свалившейся на него информации Денни.
- То есть то что я поймал, это... воплощение их страхов?
- Ну да! - пижон придвинул клетку со зверем к краю кузова и приподнял чехол - смотри, чем дальше от дома Кроу, тем меньше он похож на то с чем ты ... сражался.
И правда, на дне клетки сидело нечто, больше похожее на клубящийся дым, то и дело прошиваемый крохотными искрами белого и золотого цвета. В этом клубящемся хаосе лишь смутно угадывались черты пушистого обитателя чердака Стэйси и Энтони.
- И что с ним будет?
- Ну, его какое-то время будут исследовать, он поживёт в питомнике, может перевоспитается, сменит диету и начнёт питаться чем нибудь хорошим и полезным, снами, или верой. Тогда мы его выпустим. А если нет - останется с нами.
- И много у вас там таких? - Дени как зачарованный смотрел как чужой страх крутится в углу клетки, устраиваясь удобнее.
- А ты вступай в нашу организацию и узнаешь! - Улыбка осветила лицо Алесандро - нам как раз нужен хороший ловец! А у тебя явный талант.
- Ловец... чего?
- Страхов конечно!

4. Что отец забыл

Наши велосипеды лежат в траве, а Сметана и я рядом с ними. До города час езды по дырявой дороге без единого фонаря, и звёзд столько, что созвездия в них тонут.

Серые неясыти кричат из леса: кууиит! Кууит! Это они по-готски кричат, вспоминаю я Сметанины рассказы – куим мит, иди с нами. Не смотри на наши клювы, кричат они. Пойдём уже, кричат они жалобно, мы тебя заждались, все собрались, одного тебя ждём, не смотри, что наши когти железом обиты! Куим мит, уис унсар, кричат они на мёртвом языке крымских готов, куим мит, ни форхтьяс, куим мит! Не бойся нас, не лови, не прибивай к двери гвоздём, знаем мы, как у вас, у готов, принято! Куит! Куит! Кууиит! В дуплах свечи горят, столы накрыты, вино налито, пойдём с нами! Никто ещё не возвращался, так у нас хорошо!

– Как твои готы? – спрашиваю я Сметану. Лицо у него действительно бледное, как сметана, и даже в темноте хорошо видно, как он морщится.

– Никак. – отвечает он.

Я жду продолжения, но он молчит.

– В смысле? – уточняю я.

– В прямом, – отвечает он чуть раздражённо.

Вот те раз. Три года не виделись, а так переменился.

Молчание затягивается.

– А германистика твоя как? – спрашиваю я, чтобы хоть что-то сказать. Он рывком садится, ладонью энергично отряхивает светлые волосы от травяного сора, смотрит на меня в упор.

– Не надо, а? – говорит он. – Вот ты зачем на физика шёл, полупроводниками своими заниматься? Ты о телепорте мечтал с четырнадцати лет, я ведь помню. Я же не спрашиваю, как твой телепорт.

Я молчу, удивлённый его реакцией. Ну да, на лингвиста он пошёл только чтобы другие германские языки ему помогли родной язык изучить. Сергей Смитаев по школьному прозвищу Сметана, крымский гот. Помню, как он рассказывал, что смита – это кузнец, а Сергеем-Серым его назвали в честь прадедушки Вульфа, то есть волка. Как он бегал с ноутом по всему городу, искал стариков, которые помнили бы по-готски хоть пару слов, записывал на ноут их речь, их песни. Как показывал мне с этого же самого ноута самописные словарь и грамматику, и таблицы в этой грамматике пестрели вопросительными знаками. Как его мать ругалась: «я не понимаю! Как можно писать какой-то готский словарь, когда послезавтра контрольная по английскому? Я просто не понимаю!»

– Извини, Миш, – говорит он. – Давай лучше о чём-нибудь другом поговорим. Ты даже представить не можешь, как тебе повезло. Ты же еврей. На твоём языке и книг куча, и говорит куча народу. В Нью-Йорке, говорят, в хасидских семьях дети и по-английски не говорят, только на идиш. У тебя все условия, и то ты его не учишь. А у меня такого Нью-Йорка нет. И надежды нет никакой.

* * *

Вокруг одни поля, ни деревца. Дорога на удивление ровная, велосипед катится легко. В небе бугрятся тучи. Напеваю только что услышанную песню.

Утих ветер, замолчали чайки,
Из воды показались когти,
Показались чешуйчатые лапы,
Легко подняли корабль,
Что отец забыл, то сын хочет знать

День пасмурный, а на сердце светло. Не зря я ездил в это село, не зря мне советовали поговорить со старой Суанилой. Полчаса песен, не меньше, и все неизвестные, и с такими оборотами. Вот, например, колыбельная с очень странным для колыбельной текстом: «Гесенадра, я маленький мальчик, но вот увидишь, я скоро вырасту и всех оставшихся убью». Старуха не знала, кто такой Гесенадра, но настаивала, что это именно колыбельная.

В трюме шёлк и серебро,
Сколько ты, чудище, хочешь за мой корабль?
Не поймёшь горя, пока сам не прожил

Я не одеваюсь и не украшаюсь,
Не нужен мне твой груз,
А нужен мне мальчик,
Что сидит у тебя на коленях,
Что отец забыл, то сын хочет знать

Тучи утробно погромыхивают, порыкивают львом. До города ещё минут сорок, не меньше.

Что ещё сегодня было? Песня про татарского хана Каплан-Герая. Он предупреждал, что русские у ворот и могут в любой момент ударить, но султан всё равно отправил его в поход. «Шёл хан с войском в Персию, шёл через Кавказ, тут письмо ему пришло, что враг взял Перекоп...»

В трюме есть и соль, и перец,
Всё возьми, только отпусти,
Меня возьми, его отпусти,
Не поймёшь горя, пока сам не прожил

В море достаточно соли,
И сам ты мне ни к чему,
А нужен мне твой ребёнок,
Отдай его, сразу отпущу,
Что отец забыл, то сын хочет знать

Ужасно странное ощущение от старых готских песен. Всех этих «я не стану ждать тебя на берегу», «тысяча мыслей терзает меня о любви к той, что не может быть моей» и прочей дребедени. Вот Крым, тридцатые годы. Скоро сороковые, и весь этот мир с готами, греками, татарами перестанет существовать. Людей отправят в спецпоселения в Казахстан и Узбекистан, все сёла с непонятными названиями переименуют в Алексеевки и Васильевки, книги соберут и сожгут. А тут человек несчастной любовью мается. Тьфу. От этой мысли никак не отвертишься. О чём бы песня ни была тогда, теперь она о смерти. Лучше уж сразу о смерти петь. Жалко, Суанила Гуталиуфовна так и не вспомнила эту песню целиком, только отдельные куплеты.

Капля дождя на лице. И ещё одна на руке. Небо грохочет. Спрятаться некуда, кругом поля.

До города ехать полчаса. И обратно в село ехать полчаса.

В трюме итальянские клинки,
В трюме черкесские невольники,
Ну что тебе ещё предложить?
Не поймёшь горя, пока сам не прожил

Отдашь сына – отпущу корабль,
Не отдашь добром, возьму силой,
Посмотри на эти лапы,
Только щепки по волнам поплывут,
Что отец забыл, то сын хочет знать

Ливень, ливень стеной, и ничего не видно, а я только кручу педали, и даже не догадываюсь хотя бы вытащить из ноута аккумулятор.

Песни звучат в голове все разом, но дождь шумит громче.

«Гесенадра, маменькин сынок! Сверни ему шею, брось его в канаву, наступи ему на голову, он и сдохнет!»

«Шёл хан с войском в Персию, далеко ушёл, письмо его догнало, что горит ханский дворец»

Когда я доехал до города и начал разбирать рюкзак, из ноута текла вода. Рюкзак выдерживал простые дождики, но не такой ливень. Деньги и студенческий в кармане превратились в мокрую кашицу.

На ноуте было всё: и записи песен, и их подстрочники, и записи речи, и недописанная грамматика, и текстовый файл со словарём.

Две недели я лежал с воспалением. На третью неделю поехал в то село опять – а Суанилу Гуталиуфовну второй день как похоронили.

Бэкапов я в жизни не делал, крутым себя считал.

* * *

Ночь с неясытями и звёздами кончилась. Небо светлое, хотя солнца ещё не видно за домами. Мы уже в городе, но на самом его краю. Вот конечная остановка семнадцатого автобуса. Нам на него не нужно – всё равно с велосипедами не пропустят. На остановке никого, только светловолосая девушка с коляской ждёт и что-то напевает.

Резко торможу. Мишка по инерции катится дальше, не сразу заметив, что я остановился.

В трюме порох и фарфор,
Идёт корабль из Генуи в Крым,
Ничто не предвещает беды,
Не поймёшь горя, пока сам не прожил!

Её глаза синие-синие, как у моей бабушки, которая умела готовить матабрут, суаммабрут и апламуск, как в старых готских сёлах, а я, дурак, не научился, и теперь никто больше не умеет, а бабушки нет. А языка она и не знала, только русский и крымскотатарский, и немного казахский выучила по месту ссылки.

Девушка поёт на чистейшем готском, как из воды высовываются когти, поёт разговор между капитаном и чудищем, и у меня мурашки по коже, мне то холодно, то жарко, то снова холодно, и изнутри, где сердце, льётся яркий свет. Она поёт чуть быстрее, чем пела старая Суанила, и мотив слегка другой, и я весь дрожу.

Раз не хочешь замены, убирайся,
А его не отдам, говорит капитан,
И корабль трещит всё громче,
Не поймёшь горя, пока сам не прожил

Тут мальчик вскакивает и бежит,
И никто не успевает и моргнуть,
Вот он в воде, а вот его не видно,
И корабль снова качается на волнах
Что отец забыл, то сын хочет знать

С рычанием подходит автобус. Девушка загружает в него коляску и уезжает, а я не в силах двинуться с места, так и сжимаю руль велосипеда и не могу разжать рук.

– Сметааанаа! Ты чего? – кричит издали Мишка.

5. Не сегодня.

Волны. Волны моря, столько лет дававшего защиту, жизнь и процветание городу били в стены, заливали причалы, подтачивали каменные укрепления. У волн было преимущество – они были сильнее, и у них было время. А камень очень медленно, но сдавал свои позиции.
Ветер. Он пришел вместе с волнами, он завывал по улицам и переулкам, срывал с крыш солому и черепицу, сыпал песком в глаза, трепал волосы… Ветер не был зол. Он был просто равнодушен. Он хотел убрать препятствия со своего пути, и убирал их. Только каким-то чудом не превращаясь в ураган.
Земля молчала, иногда устало вздыхая под ногами, перекатывая лаву в своем тяжелом чреве. Ожидала, когда придет время выпустить ее и освободиться от тяжести, и от огня, что разрывал ее изнутри.
Людской огонь успели погасить. Весь, кроме храмового. Но вряд ли это могло сильно помочь.
Мир стоял на краю гибели…
Стоял давно – кто же не слышал воя кликуш, рассказывающих о неисчислимых бедах и о Богах, что отвернулись от людей? Кто же не говорил сам, что мир очень стар, и что пора ему перерождаться? Почему-то никто не думал, что перерождение всегда связано со смертью. Что зерно, давая росток – умирает. И что мы, все кто живет здесь и сейчас, умрем, перед тем как мир станет новым…
Рассвета не было уже третьи сутки. Но и полной темноты не было. Небо налилось мрачным багровым цветом, по которому иногда бежали проблески молний, и не ясно было день на дворе, ночь…
Люди спали вповалку прямо на земле. В домах было не опаснее, но туда давно никто не заходил. С той минуты, как небо окрасилось багрянцем все вышли на улицы и не сводили с него взгляда.
Исключением были храмы. Жрецы и жрицы стояли у алтарей, приносили жертвы и молили. Нет, не отменить конец света. Отложить его. Что для Богов – одна земная жизнь? Мелочь… Мир выходит на новый цикл не в первый раз. Не в первый раз очищается водой, огнем и ветром, чтобы потом оказаться чистым, новым и незаселенным никем, кроме Богов и духов.
Но не так! Сначала перестают рождаться дети людские, потом звериные, птичьи, рыбьи… Жизнь замирает, утихает по капле, чтобы рассвет нового мира не начался со смерти и боли.
Жрецы молили. Боги молчали. Так не должно было быть! Наши Боги – живые Боги! Они рядом, они выходят из статуй на праздниках, они дарят свое благословение… Хоть раз в жизни, хоть кто-то из них приходил к каждому человеку. Помогал, испытывал, одаривал или спрашивал за сделанное… Такого не было, чтобы Боги молчали. Все разом молчали!
Я стояла на коленях перед алтарем Великой Матери. Дарующей и отнимающей, Той, кто приводит жизнь и смерть. Той, благодаря которой в женском чреве начинает теплиться жизнь и Той, кто уводит за собой умерших.
Каменный свод ощутимо давил на плечи. Система зеркал, благодаря которой храм всегда был освещен и ярок, стала бесполезной – света масляных ламп не хватало на все закоулки.
Слова молитвы срывались с губ почти бездумно – трое суток непрерывной мольбы вымотали всех жриц практически до последнего предела, отпущенного человеческой выносливости. Великая Богиня, вот молоко, вот вино, вот зерно. Это кровь жертвенно теленка, что мы закололи в твою честь пару часов назад. Великая Богиня, ты же никогда не оставляла нас, своих жриц. Ты всегда была рядом, помогала советом и делом. Ты опекала нас, как мать опекает детей…
Великая Богиня – вот я. Мой живот только начал округляться, меньше полугода назад ты вдохнула жизнь в мое дитя, а теперь оно не увидит солнца. Почему, Богиня? Мелкие камушки на полу больно впивались в колени. Даже плотная шерсть жреческого платья не могла им помешать.
Земля в который раз тяжело вздохнула – и закачались колонны, поддерживающие свод. Упала лампа, полная масла и перебросила огонь на расшитое золотом покрывало малого алтаря.
И успокоилась. Колонны устояли, потолок не скинул на нас новых камней – так мелкую пыль. Расплескавшееся пламя погасили служки. Но это стало моим пределом. Жрицы не плачут. Им многое предписано, и многое позволено. Но жрица выше женщины – приходя в храм служить Богине пятилетняя девочка оставляет себе земных родителей, ей не запрещено встречаться с мужчинами, выходить замуж и рожать детей. Она всего лишь отрекается от слез. Богиня дарит радость и испытания. Радости слезы не пристали, а принимать испытания надо с кротостью, не оплакивая ушедшего. Видимо, я недостойна быть жрицей. Потому, что соленые дорожки текли по моим щекам не желая останавливаться, и падали горячими каплями на мои ладони.
От прикосновения к плечу я вздрогнула. Сейчас меня попросят не мешать молить Богиню и оставить храм. И я окажусь на улице, среди испуганной толпы, что следит за небом не отводя взгляда.
- Не плачь.
Этот голос не принадлежал жрицам! Я развернулась на коленях, уже не обращая внимания на камни под ними. Богиня! Она пришла! Я пала ниц перед ликом Ее и торопливо забормотала слова благодарности. Но Она снова тронула меня за плечо, вынуждая прекратить и подняться.
- Ты устала, дитя мое. Тебе нужен сон и покой.
- Великая, мир…
Она прервала меня повелительным жестом.
- Мир умирает. Его время еще не пришло, ему было отпущено еще три века. Но он умирает. Я слышу, о чем вы молите меня и всех Богов. Но я не могу ничего сделать.
- Вы – Боги. Вы можете все.
Она улыбнулась. Печально и чуть грустно. Так улыбалась она после тяжелых родов, когда уносила с собой только что рожденного младенца или его мать.
- Мы Боги. Мы можем очень многое в этом мире. Даже отсрочить его смерть. Но мы можем сделать это с небес. А мы… Мы слишком увлеклись этим миром. Его созданием, людьми, что живут в нем. Мы давно не были дома, и наше место заняли новые Боги. Они молоды, неопытны, и не привязаны к этому миру, как мы…
Она вздохнула, усталая и встревоженная, как обычная женщина, чьи дети натворили глупостей. Движение руки остановила новый подземный толчок.
- Мир для них – игрушка. Старая и изрядно потрепанная. Ее надо сломать, чтобы дать место новой. Яркой, своей. И с этим я ничего не могу сделать. Отсюда – не могу.
Я сидела оглушенная, комкала в руках подол платья. Как же так? Даже Боги не могут нас спасти. Значит, мы доживаем последние часы. Значит, у нас нет даже надежды возродиться в новом мире. Пусть другими, пусть непомнящими об этой жизни, но возродиться…
Наши Боги не отвернулись от нас. Но даже с ними у нас нет надежды.
- Не знаю, жрица, утешит ли тебя это. Но мы здесь. Мы с вами. И будем с вами до конца, и за этим концом тоже будем.
Серьезное обещание от Богини. От живой, проявленной Богини, теплая рука которой гладит мои перепутанные волосы. Мой еще не родившийся ребенок тоже хотел успокоить меня – он крутился внутри, шевелился, а я понимала, что большего ему никогда не будет позволено. Никогда. Он не успеет покинуть мое чрево. Мы умрем с ним вместе. И никогда не будем по одиночке.
- Великая, неужели нет никакого способа все изменить?
- Есть, - грустно улыбнулась она. – Ты же знаешь, что в каждом поколении рождаются наши аватары. Мужчина и женщина, свет и тьма, жизнь и смерть. Вместе они могут даже пробиться на небеса, и вернуть нам наше…
- Так почему?
Ветер голодным зверем бился в окна, трепал парадные занавеси и щедро рассыпал уличную пыль. А женщина рядом со мной улыбалась мне, как маленькой, несмышленой девочке.
- Свободная воля. Создавая этот мир мы наделили вас ею. Мы рассказали, что нравится нам, а что нет, но мы дали вам возможность выбирать. А наши аватары – они тоже люди. Один считает, что так правильно, что мир прогнил и ему надо переродиться сейчас, пока не стало еще хуже. Второй так не думает, но в одиночку ему не хватает сил. Это выбор. Выбор каждого из них. И никто из нас не праве приказать, как нужно поступить.
По крыше забарабанил дождь, сразу и резко, словно на землю вывернули ведро воды. Великая, если он всего лишь человек, если вы не вправе приказать ему, если второй аватар не в силах переубедить, то может я попробую?
Я не Богиня, я не аватар, я просто жрица. Нас таких тысячи, можно не считать. Но я – мать. Я хочу жить, я хочу увидеть своего ребенка, показать ему, как прекрасен этот мир и почему я так люблю его.
- Кто он? Где?
- Ты знаешь.
Конечно, Великая. Я вскочила на ноги, забыв попрощаться и поблагодарить. Конечно, я знала. Аватары Богов, Верховные жрецы, кто же не знает их? Яркий, светловолосый Жрец, воплощение тепла, солнца и всего, что дарит жизнь. И мрачная, черноволосая Жрица. Живое воплощение Луны, смерти, страхов. Кто из них? Кто хочет, чтобы жизнь шла дальше. А кто готов оборвать ее сейчас, ради высшего блага?
Я бежала по опустевшим улицам, и дождь мешался со слезами на моих щеках. Я оскальзывалась, разбивала руки и колени, но упрямо бежала дальше. Я знала их обоих. Я участвовала в проводимых ими церемониях. Я готовила Жрицу к мессам. Я не могла понять, к кому из них бежать.
Кого просить, о милости, как это сделать?
Ветер давно сорвал с моей головы ритуальное покрывало, под ноги кидались волны, которые уже не мог сдержать порт. Мир умирал, умирал прямо сейчас, а я все еще не сделала все, что от меня зависит!
Я вылетела на Жреческий холм в разгар ссоры.
Жрица была похожа на мокрую ворону, Жрец стоял молча, как алтарная колонна в праздник – столько бесстрастный и белый, только дергался угол рта. Мне было все равно, кто из них о чем думал. Все равно, кто чего хотел. В нашем мире много ужасного, наверное, новый мир будет лучше, чище, светлее… Но я живу здесь. И я хочу и дальше тут жить.
Я схватила чужие ладони – тонкую, с ледяными пальцами, густо унизанными кольцами и широкую, от которой так и веяло теплом. И прижала к своему животу. Туда, где билось крохотное сердце и шевелился мой ребенок.
Я стояла молча, крепко прижимая ладони к тому, кто уже пришел в мир, но не успел его увидеть.
А над моей головой медленно переставал идти дождь…

Волны. Волны моря, столько лет дававшего защиту, жизнь и процветание городу били в стены, заливали причалы, подтачивали каменные укрепления. У волн было преимущество – они были сильнее, и у них было время. А камень очень медленно, но сдавал свои позиции.
Ветер. Он пришел вместе с волнами, он завывал по улицам и переулкам, срывал с крыш солому и черепицу, сыпал песком в глаза, трепал волосы… Ветер не был зол. Он был просто равнодушен. Он хотел убрать препятствия со своего пути, и убирал их. Только каким-то чудом не превращаясь в ураган.
Земля молчала, иногда устало вздыхая под ногами, перекатывая лаву в своем тяжелом чреве. Ожидала, когда придет время выпустить ее и освободиться от тяжести, и от огня, что разрывал ее изнутри.
Людской огонь успели погасить. Весь, кроме храмового. Но вряд ли это могло сильно помочь.
Мир стоял на краю гибели… Давно стоял. Но эта гибель будет не сегодня.

@темы: конкурсные работы

---

[Buran]

опять возвращаюсь к вопросам об анонимным отзывам до голосования.
ВСЯ практика сетевых конкурсов показывает, что это все-таки самое разумное. Мне, к примеру, гораздо проще комментировать без внутреннего конфликта между моим отношением к автору и к его произведению.

апд.
и, самое главное, у нас самих появляется возможность услышать РЕАЛЬНУЮ критику о своих нетленках

---

Литературный конкурс - тройка.

[Видана]

Уже 8 есть.
Ждем опаздунов. Это еще 8 человек!

Те, кто понимает, что сегодня до 17.00 по Москве (да, я ошиблась в часовых поясах) не сдаст никак, напишите мне на у-мыл, сколько времени вам еще нужно.
Это не значит, что мы дадим вам столько времени, мы будем искать компромисс. С 6-тью рассказами можно провести голосование, но это не интересно.
Оцените свои силы разумно, ждать еще 1-2 дня и в итоге не дождаться ничего будет печально.

запись создана: 21.08.2012 в 18:28

---

Штрафные баллы

[Видана]

Рассказы, в которых ограничения не выполнены, я пропускаю, но со штрафными баллами. Баллы для каждого рассказал определяются индивидуально.
Не пропускать их, учитывая количество сданных на текущий момент рассказов, не правильно. Тем более что рассказы хорошие.

@темы: организационное

---

[Buran]

Всем привет!
Как дописывается/вычитывается? Мне любопытно, с десяток рассказов наберем? %))))

---

Литературный конкурс - тройка. Заявки на участие.

[Видана]

Здесь можно оставить заявку на участие в конкурсе по трем темам:

Темы и ограничения к ним

1. Песня о смерти
Ограничение: У рассказа три части.
При прочтении 1-я, 2-я, 3-я часть и 3-я, 2-я, 1-я (то есть с конца в начало) общий смысл рассказа не теряется

2. Вымышленная профессия
Ограничение: В тексте не должны упоминаться дети и детство.

3. Возвращение домой
Ограничение: В рассказе непременно должен упоминаться музыкальный инструмент.
Главный герой должен совершить как минимум одно рукопожатие.


Тему выбираете любую. Озвучивать ее не обязательно.
Заявки принимаются до конца пятницы, 10.08.
От одного автора принимается один рассказ.

Этапы

Пишем с 11.08 по 22.08.
23.08 сдаем.
24.08 голосуем.

Участники:

 Стрикс
 mimo3a
 pnokka
 Askii
 Buran
 Шаркань
 ~Киана~
 Мария Шредингерра
 Nebel
 Volk Sidhe
 Черный Шут
 Фигня
 italique
 Заболекарь
 akhrensky
 Mehyt
 mike ainsel

запись создана: 08.08.2012 в 23:30

@темы: заявки на участие, организационное

---

Темы-победители и ограничения

[Видана]

Итак, в нашем забеге победили:

1. Песня о смерти от  Заболекарь
2. Вымышленная профессия от  Buran
3. Возвращение домой от  Buran

Придумывание ограничений для первой темы я предлагаю поручить  Buran, а для второй и третьей  Заболекарь, так как инициатива наказуема.
Думаю, не более трех ограничений. И давайте обойдемся без ограничения типа "не использовать слова начинающиеся на букву А". =)
Срок на ограничения - сутки.

От меня два ограничения организаторского толка:

1. Рассказ должен быть в прозе, конкурс по стихам, поэмам и сборникам-песенникам мы можем провести отдельно. Да, я запомнила.
2. Рассказ должен быть не более 5 страниц 12-мы кеглем, однострочным интервалом. Большие тексты утомляют администратора, и если они не захватывают с первых строк, многие могут не дочитать до конца, уж поверьте, они такие.

@темы: организационное

---

Голосование за следующую тему

[Видана]

Голосуем сутки.
Если две темы наберут равное или близкое количество голосов, дадим темы на выбор.

запись создана: 08.08.2012 в 00:49

Вопрос: Тема следующего конкурса:

1. Колесо Года вообще или Лугнасад - Мабон		6	(10.53%)
2. Песня о смерти		8	(14.04%)
3. "Как я провел лето" от имени какого-то известного персонажа		6	(10.53%)
4. Космос как предчувствие		5	(8.77%)
5. Технический регресс		3	(5.26%)
6. Вымышленная профессия		8	(14.04%)
7. Пустячное происшествие, вызвавшее всеобщий переполох		4	(7.02%)
8. Необычные пристрастия		5	(8.77%)
9. Возвращение домой		8	(14.04%)
10. Самая последняя ночь		4	(7.02%)
Всего:		57 Всего проголосовало: 22

@темы: обсуждения, организационное

---

А не тряхнуть ли нам стариной?

[Стрикс]

Назрела мысль провести очередной конкурс сказок. Помятуя об удачном опыте игрищ по Самайну, есть мысль посвятить следующее мероприятие теме Колеса Года вообще или же минувшему Лугнасаду - грядущему Мабону.
Найдутся ли желающие, вот в чем вопрос?

Вопрос: Проводим конкурс?

1. да! Заждались!		10	(66.67%)
2. Да ну на фиг, времени\желания нет		1	(6.67%)
3. да, но тема мне не нравится (свою в комменты)		4	(26.67%)
Всего:		15

---

Немого укора псто

[Видана]

сабж.