читать дальше1.
«Мне 39 лет, я не присутствовал при сотворении мира и уповаю на то, что не стану свидетелем его угасания. И все же я наблюдал за медленным танцем сходящихся и расходящихся континентов, я провожал в последний путь мать Ромула и Рема, прозванную Волчицей за лютую любовь к сыновьям, и был частью толпы, рукоплещущей первому человеку, взлетевшему в небо на антигравитационных дисках. Имя, данное мне при рождении, потускнело от долгого неупотребления. Здравствуйте, я Лавочник. Чем я могу помочь вам?»
Закончив читать, я поднял глаза на Рэдли, который все это время вглядывался в меня с видом отчаявшегося влюбленного.
- Ну?! - возопил он. - Внушает?
- Внушает, - восхищенно сказал я. - Особенно понравился пассаж про танец континентов. Впечатлительные клиенты смогут отчетливо представить себе картину, как я с поклоном пригласил на вальс Гондвану, а она, проказница эдакая, взяла и развалилась на Южную Америку, Африку и Антарктиду.
- Постой восхищаться, - сказал Бур. - Ты еще моей презентации не слышал. Подумаешь, континенты. У меня там галактики в твоих глазах спиралями сворачиваются. В зеленом - по часовой стрелке, в карем - супротив. Он старательно откашлялся.
Под конец «презентации» у меня пылали щеки, а хохотал я так, что Яков, мой попугай, проснулся, перепугался и традиционно принялся ругаться на пятидесяти трех языках.
- Никакого у тебя, Бур, почтения к моей уникальной профессии. А анекдоты из серии "приходит молодая вдова к Лавочнику" вообще считаю необходимым запретить, чтобы не создавать нездоровый ажиотаж.
Я немного помолчал, представляя себе Лавку, атакуемую вдовицами, монахинями и другими персонажами сомнительных анекдотов, а потом продолжил:
- К слову о прекрасных благоглупостях. Могу пополнить вашу коллекцию. Записывайте. Попал ко мне недавно почтенный купец Аль-Махди. Как заведено в тамошних местах, ведем чинную беседу вокруг да около, никуда не торопимся, а он все норовит куда-то за прилавок заглянуть. Поднимается на цыпочки, делая вид, что его заинтересовало чучело мартышки на верхней полке, а сам глаза так и скашивает вниз. Не удержался я да и спросил, не думает ли уважаемый, что хозяин Лавки, пользуясь прикрытием прилавка, выходит к клиентам без штанов. И раз - ногу на прилавок задрал. В штанине. Купец засмущался, руки к груди прижал, извиняться стал. Потом таки признался, что ходят в его городе слухи, будто Лавочник - не более чем живой отросток Лавки, и крепится он к прилавку подобно тому, как крепится абрикос к ветке. На плодовой ножке. А сейчас-то он, ничтожный купечишка, видит, что слухи эти - глупость и нелепица. Я посмеяться – посмеялся, а за сравнение с абрикосом (чай не дева юная) содрал с купца дорогущий фамильный перстень с чудесной надписью по ободку. Уже знаю, кому это колечко пригодится.
Разумеется, Рэдли тут же предложил мне сходить на своих плодовых ножках в подвал и принести бутылку драгоценного лемурийского. Сделку обмыть. Что я и сделал не без удовольствия.
2.
Когда-то Рэдли и Бур были моими поставщиками. Каждый из них в свое время открыл в себе талант находить предметы, обладающие уникальными свойствами.
С Буром мы познакомились на рынке в Ассене, когда он безуспешно пытался продать трость, способную сделать шаг левой ногой в три раза длиннее обычного. Заинтересовавшиеся было покупатели обнаруживали, что практическая польза от такой трости минимальная, оттого что приходилось либо ходить кругами, не приближаясь ни на йоту к пункту назначения, либо все время прыгать на одной ноге.
Бур был вне себя от счастья, когда я предложил ему в обмен на трость связку копченой рыбы. Что могу сказать? Тогда он здорово продешевил – впоследствии мне удалось пристроить эту трость крайне удачно.
Я до сих пор мучаю Бура и не сообщаю ему о личности покупателя и о том, для чего ему понадобилось подобное приспособление. Бедняга каждый раз приходит с новой версией и пока не угадал.
Рэдли нашел меня сам. Отдуваясь от жары, он тащил под мышкой клетку с понурым попугаем, который, по его словам, отлично умел заговаривать зубную боль. И действительно, Яков был способен заговорить кого и что угодно, только до сих пор покупателя на него не нашлось. Надеюсь, и не найдется.
Как я уже сказал, эти двое когда-то были моими поставщиками, а с какого-то момента стали друзьями.
У моего учителя, предыдущего Лавочника, такой роскоши, как друзья, не было. Однажды он сказал мне, что Лавка имеет ко мне особое расположение. Смысл этих слов я понял только тогда, когда остался без него.
Когда за прилавком стоял он, мы никогда не возвращались на старое место. Тысячи мест, тысячи особенных запахов, врывающихся в открытую дверь. Подозреваю, это было именно то, о чем мечтал мой учитель. Вечное непрекращающееся скольжение во времени и пространстве.
Тогда, по малолетству, мне казалось, что учитель не любит людей, оттого и не рождается у него связей, способных притянуть Лавку обратно. Прошло много лет, прежде чем я осознал, что учитель просто не желает даже мысленно вмешиваться в жизнь своих клиентов. Знаю по себе - продавая тому или иному человеку волшебную вещь, волей-неволей начинаешь интересоваться, а как именно покупатель распорядился даром. Хватило ли в нем сердечности, доверия к жизни и ума использовать свой шанс? Или он еще больше разочаровался, когда артефакт не стал панацеей, не изменил его жизнь в одночасье?
Кроме того, прежний Лавочник почти не пользовался услугами сторонних поставщиков, а изготавливал все свои товары сам. Помню, как он усаживался на отполированный пол в пятно солнечного света и приступал к работе, подобно портному скрестив ноги. Только кроил он не ткань, а вероятности. У него выходили изумительные узоры.
3.
Одним из последних его клиентов стал молодой человек, больше всего желавший обзавестись женой и детьми. Это был мельничий подмастерье - вполне себе симпатичный малый. Незлобливый, улыбчивый. За такого любая с удовольствием пойдет. И все же не складывалось у юноши со сватовством.
Я сидел в подсобке, ремонтируя что-то из домашней утвари, и слушал тихую сбивчивую историю покупателя. Во время родов мать нашего героя так страдала и мучилась, что приказала отослать местную повитуху, а вместо нее пригласить болотную ведьму. Нет, та не стала требовать в обмен на успешные роды жизнь младенца, не стала она и насылать проклятия из-за недостаточной платы. Просто ведьма по запаху лаврового листа, исходящего от живота роженица, поняла, что ребенку этому не суждено родиться здоровым. Тогда она вышла из дома и пошла к ближайшему прудику. Он был настолько мал, что там даже рыбы не водились – а только тритоны. Ведьма встала у кромки воды и спросила, не желает ли кто из тритонов отдать свое здоровье и свою жизнь маленькому мальчишке. Как ни странно, один из самых молодых тритонов согласился на предложение. Что именно попросил взамен тритон, история умалчивает, да только сделка состоялась. Мальчик родился абсолютно здоровым, быстро рос, радовал своих родителей, пока одним осенним вечером накануне своего восьмого дня рождения он не лег спать, чтобы проснуться только весной.
С тех пор так и было. Наступают холода, вода в маленьком прудике возле родительского дома покрывается льдом, вся мелкая живность, включая тритонов, впадает в спячку, а вместе с ними и подмастерье.
Кто согласится выходить замуж за человека, которого несколько месяцев в году не добудишься?
Лавочник, выслушав историю, сказал юноше, что знает, как ему помочь. А что может предложить подмастерье в качестве оплаты? Молодой человек долго думал, прикидывая, какая может быть цена его семейной жизни, любимой жены и белобрысых детишек.
А потом он спел ту колыбельную, которую пела его мама всеми теми темными вечерами, когда он, холодный и бледный, лежал в своем долгом-долгом сне. В этой колыбельной была вся материнская нежность и много летнего тепла. Пожалуй, из всего, что оставили ему родители после смерти, эта песня была самым ценным.
Мой учитель улыбнулся и протянул подмастерью горошину. Крошечную высушенную горошину и никаких инструкций.
Прошло несколько лет, юноша все так же раз в год засыпал на несколько темных месяцев, а девушки не торопились связывать с ним жизнь. Пока однажды в подмастерье не влюбилась подросшая дочка мельника и не сказала своему отцу, что ей плевать хотелось на сонливость своего избранника. Мельник, добрая душа, против воли своей дочери не пошел и отдел ее за своего странноватого помощника. Тот, к слову сказать, счастлив был донельзя.
Весной сыграли свадьбу, а осенью подмастерье принялся готовиться к зимнему сну. Дочка мельника оказалась весьма деятельной особой, поэтому принялась экспериментировать. Каждую ночь она пробовала все новые и новые способы удержать мужа ото сна. То деревянную ложку под матрас засунет, то крошек на простынь насыплет. Тщетно. Осенние ночи удлинялись, а вместе с ними и время сна новоиспеченного мужа. И вот тогда-то, в предпоследний вечер юноша рассказал жене о своем визите к Лавочнику и показал ей горошину.
Дальше вы догадываетесь, что произошло. Горошина эта, после того как выполнила свое предназначение, покатилась по миру дальше, и воссоединила еще не одну пару человеческих душ.
4.
Как я уже сказал, мой учитель не интересовался последствиями своих встреч с покупателями. В отличие от меня. Лавка никогда не мешала мне наблюдать за созданными ею и мною кругами на поверхности реальности.
Давным-давно Лавку нашел мужчина лет 30. Это был абсолютно типичный клиент – смесь страха, радости и решимости идти до конца.
С изрядной долей мрачноватого юмора он принялся рассказывать мне историю своей семьи. Мол, мама – известная художница, папа – виртуозный рассказчик, многочисленные братья и сестры поют, танцуют, изобретают новые рецепты и вообще все как на подбор яркие и талантливые. А он – посредственность. Середнячок. Даже от способностей к скульптуре немного толку: вроде и рука верная, и глаз наметанный, а выходит нечто мертворожденное, скука смертная.
Тут бы и плюнуть. Инструменты приспособить к столярному делу, на семейных торжествах не есть самого себя поедом, а с удовольствием вкушать гениальные салаты старшей сестры. И все же что-то не дает сдаться. Оно, это что-то, заставляет тебя засматриваться на играющих в пыли детей, впитывать в себя их простое звонкое счастье, а потом мечтать о том, как руки возьмут и передадут эти ощущения камню, дереву или хотя бы бумаге.
Я предложил ему купить резак. С виду - старый заслуженный инструмент. Как и любой волшебный предмет, он не выглядел таковым.
А расплатился со мной мужчина тем, что вырезал мне 7 слонов. Это были абсолютно ординарные, ничем не примечательные слоны. Им только предстояло наполнится чем-то, способным перевернуть жизнь очередного покупателя.
То что случилось дальше (не со слонами, а с горе-скульптором) я слышал от самого покупателя. Это уникальный случай, когда люди возвращаются повторно, хотя это отдельная история.
По возвращении домой мужчина тут же опробовал новый резак на всех видах материалов. И результат его поразил - резак одинаково легко справлялся и с деревом, и с самым твердым из камней, и даже с металлом. Рука не встречала почти никакого сопротивления. Это была мечта, а не инструмент. Такой резак заслуживал самого лучшего мастера, а не рядового подражателя.
Покупка оказалась неподъемной ношей. Каждый день скульптор просыпался в самом мрачном расположении духа, часами смотрел на резак и размышлял о том, какие работы могли бы выйти из-под него, находись он в руках гения. Он быстро забросил эксперименты со скульптурой, оттого что резак при всех своих чудесных свойствах не прибавил ему ни грамма таланта. Миррэ (так звали нашего героя) даже пытался дарить инструмент своим коллегам, чьи успехи превосходили его собственный. И каждое утро резак оказывался на своем месте в доме скульптора.
Тогда Миррэ решил уехать в путешествие. На третий год странствий он оказался в удивительном месте. Это был морской берег, усыпанный огромными валунами самых разных размеров и очертаний. Мужчина часами бродил по этим каменным садам, восхищаясь мастерством природы. А однажды Мирре не удержался и сам взялся за резак, к которому он не притрагивался уже несколько лет.
К вечеру у кромки воды лежал морской зверь. Никогда еще скульптору не удавалось добиться такого эффекта жизни. Казалось, что закрученный спиралью хвост сейчас развернется, упруго ударит по мокрому песку, и зверь уйдет в глубину.
На следующее утро зверь оказался разбитым на множество частей. Следы, оставленные вандалом, были почти уничтожены морем, так что Мирре оставалось только сокрушенно вздохнуть.
На закате была готова еще одна фигура. На этот раз мужчина вырезал из камня чашу с плодами. Резьба, покрывающая сосуд, была такой тонкой и изысканной, что ее не стыдно было бы отдать и в богатый купеческий дом. И все же утром следующего дня неизвестный опять пришел и уничтожил изваяние.
Прошел месяц, потом другой. Миррэ лихорадочно делал одну скульптуру за другой. Его мастерство росло. Он самым точным образом передавал камню все то, что прожил за день. Тем не менее, все, даже самые лучшие вещи, уничтожались. Скульптор устраивал ночные засады, мастерил ловушки, рыл ямы. Тщетно. Существо, так ненавидевшее все, выходившее из рук Миррэ, оставалось незамеченным.
Знание того, что все, творимое им, проживет не больше одного дня, заставило Миррэ обратиться к материям текучим, изменчивым, непостоянным. Он пытался вырезать воду, солнечный свет, мерцание планктона в ночной воде. Что-то получалось, что-то - нет.
Лето подходило к концу. Миррэ все чаще задумывался о дороге домой. Он думал о том, что теперь ему есть, что показать своим родным. Его руки следовали за мыслью так же, как следует нитка за иглой, он черпал вдохновение в любой увиденной картине. И все же последнее испытание пройдено не было.
Миррэ придирчиво рассматривал камни. Он смотрел так, как его учили - совмещая выбранный образ с фактурой и массой камня. Когда над головой закричала чайка, он отвлекся, а опустив глаза обратно на валун, в один сверкающий миг осознал, что все делал неверно.
В тот день он касался камня так нежно, как касается песка пуховой перо, выпавшее из крыла птицы. Миррэ не навязывал валуну свое видение. Напротив, он высвобождал из камня его собственный образ. Движения его были скупы, однако точны.
Когда мастер закончил работу, он ушел не оглядываясь. Утром его работа была на месте. Миррэ еще раз обошел валун, изрезанный и обточенный водой, и увидел, как из сколов, трещин и теней складывается прекрасное женское лицо, смотрящее в сторону восходящего солнца.
Люди часто приезжают на побережье полюбоваться первой скульптурой великого Миррэ.
Кстати, набор из семи слонов выкупил сам скульптор, когда ему удалось попасть в Лавку во второй раз.
5.
Мне повезло. Я всю жизнь встречаюсь только с такими людьми, которые способны при помощи горошины или набора из семи слонов изменить свою судьбу.
Я прожил жизни тысяч людей и был счастлив этим. Однако последнее время все чаше я вспоминаю одну посетительницу, которая безжалостно вернула меня к важности прожить и собственные выборы.
Теперь я жду ученика. Того самого, кто однажды подобно мне самому придет, лучезарно улыбнется и скажет, что ничего ему не надо, а зашел он просто посмотреть
8. Эмет
читать дальше
Большинство людей готово безмерно трудиться, лишь бы избавиться от необходимости немножко подумать.
Едва переставляя ноги, я с трудом плелся по Ивана Карловица. Промозглый осенний ветер мешал пожухлые листья с мелкой моросью из затянувших небо облаков, в носки медленно проникала противная сырость. На углу дома Ковачевичей я оперся рукой о стену, и меня стошнило горькой желчью. К счастью, улица была пустынна, а старый Ковачевич наверняка грелся у камина в такую погоду.
Не знаю, что заставило меня выбраться на улицу. Наверное, нежелание тихо умирать, глядя на опостылевший потолок комнаты родительского дома. Почти год усиливающейся холеры, рвота, понос, судороги. Уж лучше тихо замерзнуть где-нибудь в канаве.
Отец писал, что дома свирепствует эпидемия, просил остаться в Каловаце. По идиотской юношеской гордости я его не послушал. Как же, ведь только что стал полноценным гражданином с пахнущим свежей краской аттестатом зрелости. Я заразился на третий день после приезда. Хорошо, когда болезнь протекает быстро, как вспышка. А вот девять месяцев медленного умирания сломят кого угодно.
Бездумно глядя в едва заметные трещины в мокрой штукатурке стены, я вдруг вспомнил, как в детстве, играя в прятки, скрывался вот прямо за этим самым углом. Стены домов в тот день сверкали белизной под раскаленным полуденным солнцем, по брусчатке мостовой стучала копытами лошадь извозчика. Переполненный внезапной жаждой тепла, солнца и жизни, я оттолкнулся от знакомых трещин, но в последний момент левую ногу свела холерная судорога, заставив меня тихо сползти в придорожную грязь.
В дешевых романах герой приходит в себя на накрахмаленных подушках госпитальной койки. Я пришел в себя от ощущения липкой грязи, просочившейся сквозь штаны. Ничего не изменилось, та же морось, та же улица Ивана Карловица. Впрочем, нет. В стене дома Драгошей напротив зеленела дверь. Готов поклясться, во времена моего детства ее там не было. Хотя, быть может, прорезали за годы моей учебы в Карловаце. Сам не знаю почему, но эта дверь показалась мне единственной надеждой на спасение. Я встал на четвереньки, и медленно пополз через дорожную грязь. Через века сырости, запаха конского навоза, и тупой боли в одервеневших от холода пальцах, я наконец, дотянулся до блестящей дверной ручки, ввалился в пахнУвший корицей жаркий полумрак и снова потерял сознание.
- Вытрите башмаки, пожалуйста, - сквозь нехотя расступающуюся темноту в глазах донесся до меня ровный голос. Кому это он?, - промелькнула мысль.
- Вам, юноша, вам, - голос был совершенно без интонаций, словно говоривший повторял смертельно надоевший ему монолог. – Встаньте, молодой человек, и подойдите уже к прилавку, не затягивайте.
Я неожиданно легко поднялся на ноги, и, наконец, смог оглядеться.
Полумрак вокруг слегка разгонял свет высокой, в рост человека, стеклянной колбы, слева от входа росло, упираясь кроной в потолок, настоящее дерево. Стены просторной комнаты заполняли высокие стеллажи, беспорядочно загроможденные разнообразным хламом, попавшим сюда то ли из магазина старьевщика, то ли из мастерской средневекового алхимика. Я пригляделся к зеленой колбе - источники света интересовали меня уже несколько лет – и оторопел. Неяркий зеленый свет исходил от вьющихся в колбе крылатых человечков размером с палец руки.
- Как же вы мне надоели, - снова пробубнил голос из полумрака. – Опять просвещенный девятнадцатый век.
Несмотря на отсутствие выражения, слово «просвещенный» прозвучало как едкое ругательство.
- Подойдите-ка поближе. Будем знакомы, я – Лавочник. – продолжил как ни в чем ни бывало голос.
Я сделал пару шагов вперед, и из темноты выплыла стойка красного дерева с застывшей за ней фигурой. Первое, на что упал мой взгляд – странная одежда. Слишком яркие цвета. Затем – непривычная прическа и разные цвета радужек – один глаз Лавочника был коричневый, а другой зеленый, косивший куда-то в сторону.
- Очень приятно, Ник, - представился я на Лондонский манер.
- Ник, вы человек умный, и я буду краток. Вам выпала возможность, которая дается немногим – вы попали в Волшебную Лавку. Здесь вы можете приобрести то, что вам нужно, заплатив за это соответствующую цену, конечно. Хотите ведьмовскую метлу? Настоящий текст нагорной проповеди? Тайное имя пламени? Не смотрите на меня удивленными глазами, просто загляните в себя, и поймете, что я вас ни капли не обманываю.
Я, как мог, успокоил свой взволнованный рассудок и внезапно с кристальной ясностью осознал, что каждое слово Лавочника – истинная правда.
- Хочу быть здоровым. – прошептал я.
Немного порывшись под прилавком, Лавочник выставил на него пыльную склянку:
- Вот, пожалуйста. Это будет вам стоить довольно дешево, всего лишь возможность любить. Физически и морально. Поверьте, не так уж и много, в сравнении с жизнью.
- Согласен, - я не колебался ни секунды. - Что я должен делать?
- Ничего. Выпейте лекарство и выметайтесь. Сделка совершилась, вы будете здоровы.
Содержимое пузырька оказалось довольно мерзким на вкус.
* * *
- Том, – молодой человек протянул Лавочнику руку. Лавочник вперил в него свой разноцветный взгляд. На этот раз косил карий глаз. В воздухе повисла неудобная пауза, заставившая юношу слегка смутиться и нервно пригладить светлые волосы. Красивое лицо Тома было отмечено следами крайней усталости, под покрасневшими глазами набрякла темнота.
- Когда вы спали последний раз, молодой человек? – Лавочник произнес слово «молодой» таким тоном, словно обращался к бабочке-однодневке. – У меня есть для вас прекрасная музыкальная шкатулка. Любой человек в мире засыпает после первых трех нот и потом всю ночь видит счастливые сны.
Молодой человек нетерпеливо поморщился:
- Мне не нужна шкатулка, которая играет. Мне нужна шкатулка, которая запоминает музыку. Или новая модель телеграфа. Паровозный двигатель. Что угодно, что будет продаваться. Моя компания должна выжить во чтобы то ни стало.
Тонкие губы Лавочника тронула чуть заметная усмешка:
- Ну раз уж мы пропустили формальное начало. Мне нравится ваше воображение, молодой человек, хоть вы и не выпускаете его на свободу. Я хочу его в обмен на нужную вам вещь.
- Да вы шутите! - Том сделал несколько шагов к дверям.
- И не торгусь, - бросил ему в спину Лавочник,- Другого шанса может и не быть.
Плечи Тома опустились:
- Ну, я мог хотя бы попытаться. Забирайте.
Лавочник аккуратно расстелил на прилавке газетный лист Нью-Йорк Таймс с колонкой биржевых новостей. Газета была за следующий, 1871 год. Брови Тома медленно поползли вверх, когда он увидел стоимость акций своей компании:
- Откуда у вас это?
- Вы забыли, где вы, молодой человек – сухо прошелестел Лавочник. Впрочем, этот газетный лист – просто бесплатный подарок. То, что вам нужно – вот, - Лавочник вынул из под прилавка обыкновенный графитовый карандаш, извлек из него стержень, и аккуратно растолок графит в мелкий порошок.
* * *
Роста у меня за последние годы заметно прибавилось, чего не скажешь об уме, так что у входа я чуть не задел головой толстую ветку дерева.
- Привет, Ник, - почти приветливо произнес Лавочник, - я так и знал, что ты найдешь меня снова. С чем пожаловал на этот раз?
Я огляделся, аккуратно вытер ноги и спустился по скрипучим ступеням в комнату. За тринадцать лет Лавка почти не изменилась, разе что добавилось книг на стеллажах, да в дальнем углу расположился неожиданно большой гончарный круг. Мой весенний легкомысленный костюм цвета сливового мороженого странно контрастировал с приглушенными темно-бордовыми цветами Лавки.
Остановившись у прилавка я взглянул прямо в разноцветные глаза Лавочника. Кажется, в прошлый раз зеленым был левый глаз.
- Здравствуй, Лавочник, - твердо сказал я. - Мне нужно вдохновенье.
- И на что ты его потратишь? – Лавочник криво ухмыльнулся, - нет, ну я понимаю, если бы ты был поэт, или юный скрипач. Или, может быть старый алхимик, усталый от жизни и желающий признания женщин. Но ты-то молодой ученый. На что тебе вдохновенье? На свои железки?
- Даже не на свои, Лавочник – устало вздохнул я, - но мне хорошо заплатят за улучшение чужих. Целых пятьдесят тысяч. Будет, на что открыть лабораторию.
- Вдохновенные люди долго не живут, ты же знаешь, Ник. Цена вдохновенью - твое здоровье. Может быть, просто выпьешь кофе и пойдешь домой?
Через час, допивая третью чашку кофе, сладкого, как поцелуй испанской танцовщицы, горячего, как дыхание дракона и крепкого настолько, что глаза так и норовили вылезти из орбит, я благодарно посмотрел в глаза Лавочнику и тихо сказал:
- Я согласен на сделку.
Кофе, кстати, был дьявольски вкусный.
* * *
- Ах, Том, где твое воображенье? Ну, право, зачем тебе эта унылая ерунда? – голос Лавочника был почти участлив, а руки неспешно равномерно разминали кусок красной глины, - вот честное слово, лучше бы ты выспался, порадовал Мэри. Купи ей новое платье, в конце концов, съезди на пикник с детьми. Всего-то пять лет не виделись, а так постарел.
Лицо Тома, действительно, изменилось не в лучшую сторону. Синяки под глазами превратилась в давние, вполне прижившиеся мешки, густые волосы поредели, в углах рта залегли жесткие складки.
- Мне нужно именно это, - с тупым упорством повторил Том, - Я хочу, чтобы каждый человек мог позволить себе свет и купил его – у меня.
- Ну чтож, - голос Лавочника снова лишился интонаций. – Ценой будет твое милосердие, Том. Милосердие и осторожность.
Том лишь угрюмо кивнул в ответ.
- Тебе нужно ничего, - медленно и раздельно произнес Лавочник, неторопливо разминая глину и наслаждаясь непонимающим взглядом Тома, - Просто пустота. Большая чем обычно, впрочем.
Том неожиданно застыл, затем резко развернулся на каблуках и почти побежал к выходу.
- Не забудь вытереть ноги, - крикнул Лавочник ему вслед.
* * *
Я тщательно протер смоченной в спирте салфеткой стойку и осторожно оперся на нее плечом. С последнего моего визита свет зеленой колбы ослаб, и в лавке стало своем темно. Лавочник чиркнул спичкой, зажигая свечу, и я невольно отшатнулся, испугавшись искаженного светом лица с усами щеточкой, отразившегося в зеркале прямо за стойкой. Под зеркалом возвышался глиняный безголовый торс, дополняя так напугавшую меня иллюзию.
- Зеркало? – я вопросительно посмотрел на Лавочника.
- Не оправдало ожиданий, - отмахнулся тот. Как показывает практика, люди совершенно не придают внимания своей внешности.
Только в этот момент я обратил внимание на ярко алый цвет губ Лавочника, глубокие синие тени под глазами, чересчур черные ресницы. Увидь я его в первый раз – ей-богу принял бы за женщину.
- Ну, что там у тебя? – бархатистым голосом поторопил меня Лавочник, - давай скорее, у меня свиданье.
Подавив любопытство, я мрачно ответил:
- Мне нужно что-то, чтобы выиграть битву.
- О, этого добра у меня навалом, - Лавочник обернулся к стеллажам, изящно обводя их руками. – Старые добрые рапиры? Беретта 92? Ручной феникс?
Я грустно улыбнулся:
- Боюсь, эту битву не выиграешь ни обычным оружием, ни магическим.
- А, так ты, наконец, повздорил со стариной Томом, - понимающе ухмыльнулся Лавочник.
Я со свистом втянул воздух:
- Откуда ты знаешь?
- Стараюсь держаться в курсе новостей. Победа в битве будет стоить тебе немного здравого рассудка. О, не волнуйся, в психушку тебя не упрячут. Так, мелкие странности там и тут. Легкая эксцентричность.
- А можно еще взглянуть на феникса?
- Конечно. Кстати, мне передать привет Тому, когда он снова заглянет?
* * *
- Я хочу отомстить. – крикнул Том гневно глядя на Лавочника. - Хочу осквернить все, что он сделал. Хочу разрушить его жизнь... – голос Тома неожиданно сорвался и стал почти умоляющим, - А еще я снова хочу мечтать. Я же помню, как это было. Все, что я изобрел за последние десять лет.. мишура. Поделки. Мелкие улучшения чужих патентов.. Лавочник, я хочу быть снова живым.
- Спасибо, я понял, - голос Лавочника был сух. – но, видишь ли, Том, тебе нечем больше платить. Кстати, Ник передавал тебе привет.
* * *
Дверь за очередным посетителем захлопнулась, погрузив лавку в почти полную темноту. Лавочник устало вздохнул. Сняв с гончарного круга кусок глины, он неторопливо начал разминать его своими изящными, тонкими пальцами.
Неспешные, ленивые мысли привычно текли по поверхности его сознания. Все одинаковые, - думал он, - какие же они одинаковые. Всем что-то нужно.
Ник, впрочем, был ничего, но с этой новой придурью с ним стало почти невозможно общаться. Цифра три, гуси и все прочее.
Порывшись на полках, Лавочник нашел и влил в глину здоровье и ум, воображение и осторожность, любовь и жалость и еще сотню составляющих настоящего таланта.
Легкими, почти нежными касаниями пальцы Лавочника неторопливо извлекали из куска глины человеческую голову. Под крупным, с горбинкой, носом, так похожим на нос Тома, проглянула щеточка Никовых усов.
В миллионный раз Лавочник задал себе вопрос – что если и ему самому вдруг понадобится помощь. Явится ли ему зеленая дверь? И куда он попадет, открыв ее.
Несколькими изящными штрихами он обозначил брови Ника, высокий лоб Тома и острый подбородок Гука. Гук был в общем-то не при чем, но Лавочнику всегда нравился его стиль, поэтому он счел нужным отдать Робу должное.
Водрузив голову на давно готовый торс, Лавочник почти на ощупь написал на куске старого пергамента новое имя: «Никола Томас Алва Эдисон-Тесла», поместил его в открытый рот голема и, замерев на секунду, острым ногтем начертил на глиняном лбу древнее слово оживления. Умные глаза голема открылись и с ожиданием уставились на Лавочника.
- Думаю, мы начнем с установки ламп дневного света, – ответил он.