…я просто взял людей, перемешал их
и они стали жить так, что бы ты смеялась и плакала.
Е. Шварц. «Обыкновенное чудо»
и они стали жить так, что бы ты смеялась и плакала.
Е. Шварц. «Обыкновенное чудо»
Сейчас мне хочется думать, что ее отец тут ни при чем. Что все решилось по воле случая тогда, на слегка подмерзшей дороге, потерянной в самом сердце ноября. В то самое мгновение, когда моя тогда еще будущая жена отворила перед нами ворота и, хмуро оглядев кареты, уставших лошадей и кучера с красными от бессонницы глазами, коротким кивком не то пригласила, не то приказала нам заезжать во двор.
Проворно выскочивший ей навстречу министр-администратор что-то сбивчиво объяснял, называл ее «доброй хозяйкой», перечислял мои титулы и даже, кажется, намекал на оказываемую сему скромному дому неслыханную честь. Я не видел ее лица - она шла впереди своим широким, почти мужским шагом, и администратор едва поспевал за ней, - но сейчас, после стольких лет, я почти наверняка знаю, что, слушая о моей венценосной персоне, она едва заметно кривила уголки губ, сдерживая ухмылку.
До министра, моей короны, свиты и даже матушки ей, в целом, не было никакого дела. Она была дочерью Волшебника, Того Самого Волшебника, и могла себе позволить не беспокоиться о мелочах вроде заплутавшего в лесах королевского кортежа.
Мне хочется думать, что звезды, линии судьбы или что там соединяет людей на страницах сказок, изменили свою движение и сложились во что-то новое только тогда, когда ее рука впервые оказалась в моей ладони.
И я гоню от себя мысль, что если бы не Законы Волшебной Сказки, ее участие в моей судьбе так и ограничилось бы рукопожатием - крепким, как у дровосека, - и коротким, но ценным сообщением о том, что ее зовут Беара.
Беара. Я и теперь произношу ее имя, будто перекатываю на языке прохладный леденец.
Если бы не эти законы - черт бы их побрал, - мы переночевали бы в доме, в комнатах в тени старого вяза, а поутру я продолжил бы свой путь в соседнее Сказочное Королевство, лелея надежду за время путешествия успеть влюбиться в принцессу, чей портрет вез с собой. Нам, сказочным принцам, знаете ли, претит мысль о браке не по любви.
Сдается мне, в тот день я показался моей Беаре круглым дураком. Сразу же во все глаза уставился на алый кушак, опоясывающий ее простое суконное платье, и кончик перекинутой через плечо темной косы, - и так и стоял, не в силах встретиться с ней взглядом, и щеки мои полыхали румянцем, больше подошедшем бы какой-нибудь пастушке, нежели будущему королю.
Потом я много раз спрашивал, как она нашла меня в нашу первую встречу, но моя жена только смеялась в ответ.
За ужином, устроенном в честь нашего внезапного визита, я жевал, не чувствуя вкуса, и молча изучал узоры на скатерти. Волшебник разглядывал меня с тем жадным интересом, с которым алхимик смотрит в колбу в ожидании вскипания зелья, а охотник заглядывает в расставленный силок. Его жена, напротив, бросала на меня взгляды, полные тревоги и затаенного ужаса. С той самой минуты, когда министр-администратор за каким-то чертом озвучил мой титул, бедная женщина бледнела и обмирала на глазах, словно слово «принц» прозвучало для нее как «чума и мор».
Беара к столу чуть запоздала. Последним же явился администратор. Его подозрительно распухший нос, обещающий к утру расцвести прекрасным синяком, и полный ненависти взгляд, брошенный на сладко улыбающуюся дочь Волшебника, мгновенно сделал Беару объектом симпатии обеих фрейлин и даже моей венценосной матери.
Двумя часами позже, когда заботами нашей доброй хозяйки щебечущие фрейлины разбежались по будуарам и ваннам, кони были напоены, а моя венценосная мать удалилась баюкать свою мигрень, я, предоставленный сам себе, бесконечно долгую четверть часа лежал на постели, слушая, как часто и бешено ухает сердце, и каждый его удар гулко отдается в теле. Мне не спалось.
Не знаю, зачем я отправился бродить по дому. Я мог бы сказать, что мне стало любопытно, почему небольшой домишко изнутри вдруг оказался втрое больше чем снаружи, а может, хотелось узнать, отчего за окнами моей спальни медленно падает снег, тогда как сквозь тюль в гостиной я ясно видел цветущие каштаны. На самом же деле - и теперь то я могу в этом признаться - блуждать по дому меня звало одно только желание касаться перил, по которым недавно скользили ее пальцы, искать на лестнице ее следы, дышать тем же воздухом, что дышала она… Узнай Беара, она бы и сейчас засмеяла меня. А тогда я казался себе не просто смешным, жалким! Но таковы уж законы волшебной сказки: принцы непременно должны влюбляться, и при том обязательно с первого взгляда. И вовсе не в принцессу из соседнего королевства, и уж тем более не в ее многовековую родословную, а также политическое и экономическое приданое, которое не может замаскировать даже карманный портретик, а, скажем, в первую встречную с глазами цвета гречишного меда, непохожую ни на одну из виденных принцесс. Ни на кого не похожую.
Из-под приоткрытой двери одной из спален сочился маслянно-желтый свет ночника. Я замер у стены, сгорая от стыда и любопытства. Отсюда мне виден был лишь краешек зеркала, в котором отражалось белое девичье плечо и ловкие пальцы, переплетающие косу.
- Я никуда не поеду, мама. - Донесся до меня ее голос, и в нем был металл. За дверью тяжело вздохнули, раздались тихие быстрые шаги, и на девичье плечо в зеркале опустилась рука.
-Мама… ну мама…
Пальцы растерянно уронили косу, и волосы немедленно рассыпались.
- А вдруг он в тебя влюбится? Вдруг… - она всхлипнула, - вдруг он решит тебя поцеловать? Эти принцы, они знаешь, какие?
- Мама! - в голосе прозвучала укоризна, - ну посмотри на меня…
Отражение исчезло.
- Посмотри на меня… Ну какой принц в здравом уме и трезвой памяти может в меня влюбиться, сама подумай? И уж тем более с чего бы ему меня целовать… - она вновь обернулась к зеркалу и принялась с остервенением заматывать косу в узел, - я – зверь. Дикая тварь из дикого леса. Для этого не нужно носить клыки и шкуру – по мне и так все видно…
- Ты все же подумай…
- Мама, завтра они уедут. – отрезала Беара, - И принц - этот или другой, - никогда не вспомнит о моем существовании. Я всегда буду с тобой и с папой. Всегда.
Я вжался в щель между гардиной и стеной, пытаясь слиться с темнотой коридора, и перестал дышать, когда хозяйка - враз постаревшая на десяток лет, - проходила мимо меня.
Какая-то часть меня уже знала ответ. Мы не уедем утром.
Сожги хоть все веретена в королевстве, спящая красавица уснет, уколовшись об одно отравленное. И золушка потеряет не туфельку, так подвязку, даже если всю жизнь проходит босой. Но мне хочется верить, что все решило ореховое золотое ее глаз, а не внезапно разыгравшаяся той ночью гроза с метелью.
Метель никак не унималась, и весь следующий день женщины провели за рукоделием, а мужчины - за сетованием на погоду и игрой в колдовские нарды. А я... я вновь запятнал свою честь подслушиванием. И, кажется, это грозило перерасти в привычку.
Хозяин и Хозяйка ссорились: он требовала от мужа «немедленно прекратить это», а тот уверял, что вовсе не его стараниями дом занесен едва ли не под крышу.
Хозяйка мужу не поверила.
Беара появилась лишь к вечеру, стряхнула снег с рукавиц, протянула руки к огню и, с наслаждением жмурясь, сообщила, что дорогу замело, и нашим каретам точно не пробраться к границе. А потому его высочество, если очень торопится, может одолжить ее лыжи и охотничье ружье - на помолвку он успеет, если, конечно, будет исправно отбиваться от волков.
Фрейлины неуверенно засмеялись, сочтя слова дочери Волшебника за злую шутку, но я отчего-то не сомневался, что выдать мне лыжи и выставить вон у Беары вполне хватит и духу, и человеколюбия.
К исходу третьего дня, когда моя венценосная матушка грозила карами и обещала награды любому, кто вызволит нас из снежного плена, Волшебник, отодвинув краешек шторы, задумчиво произнес:
- Любезные гости… Законы Волшебной Сказки решительно не желают отпускать Вас из моего дома. Я мог бы им воспротивиться, но это претит природе и моей натуре. Скажите, Ваше высочество, - он обернулся ко мне, и я опять почувствовал, что предательски краснею. Волшебник, определенно, знал все и о моих ночных похождениях по дому, и о том, как мучительно мне удается смотреть его дочь хотя бы не каждую минуту. - Вы ведь отправились на Запад согласно сделанному при Вашем рождении пророчеству?
- Но откуда… - заикнулась было моя мать, но Волшебник извлек из кармана маленькую записную книжку и, отлистав с десяток страниц, сам себе ответил:
- Ах да, конечно. Я же сам его сделал. На запад… Жену… к исходу ноября… остановит войну с Тридевятым царством. Все верно?
Я кивнул.
- Ну, что ж… направление определенно верно. Вы совершенно точно удалились к западу от дворца. И ввиду того, что сама природа решительно противится Вашему продвижению вперед, нам остается лишь определить, кто из присутствующих дам…
В этот момент Хозяйка вскочила, поверженный ею стул рухнул к ногам Волшебника, а сама она, гневно сверкнув на мужа глазами, бросилась вон.
Не верьте, если вам скажут, что влюбленность делает людей глупыми. Я был влюблен, я был без пяти минут помолвлен с другой, надо мной висело пророчество, предмет моей так некстати появившейся любви предлагал мне убираться вон из дома на съедение волкам, а сами мои чувства тут вдруг оказались чем-то вроде опасной болезни.
Мне не оставалось ничего другого, как только применить всю хитрость, доставшуюся мне от поколений королей - и, смею заметить, королей неплохих, - чтобы в итоге остаться и живым, и женатым.
Я отправлялся на Запад ради брака по расчету под маской любви. Сейчас же мне предстояло скрыть любовь под маской холодного расчета.
Да, Беара, да, дорогая моя. Я обманул тебя. Теперь, когда нам с тобой друг от друга уже никуда не деться, «покуда смерть не разлучит нас», я признаюсь тебе в этом - я обманул тебя. И я не раскаиваюсь.
На четвертый день снегопада, когда в доме стали подходить к концу запасы, а камины горели одним только волшебным огнем, потому что дрова оказались близкой, но не достижимой роскошью, я сделал ей предложение.
Это не было предложением руки и сердца - на мою руку Беара не облокотилась бы и в лютый гололед, а вместо сердца проще было бы вручить ей горящий уголь, - но союза и сделки.
- Мы заперты здесь, в этом огромном сугробе, - говорила моя мать, измеряя шагами гостиную, - а там, в Столице, должно быть, творится уже черти что. И если снег не перестанет до тех пор, пока не исполнится воля судьбы… Дитя мое! Это наш общий долг!
Беара молчала. Между ее бровей залегла глубокая складка. Моя будущая жена не любила поспешных решений, общего долга и меня. Но под угрозой зимы, вот-вот готовой превратить дом ее детства в нашу общую могилу, сдалось даже ее упрямство.
- Хорошо. Я согласна. - она поднялась из кресла, - Но при одном условии.
Ее ореховые глаза встретились с моими:
- Пообещайте мне, принц. Дайте мне королевское слово, что никогда - вы слышите - никогда не полюбите и не поцелуете меня. По крайней мере, не одновременно. По крайней мере, до тех пор, пока вы - принц.
И вот тогда, Беара, я обманул тебя. Я пообещал.
И я не жалею.
Снег стаял уже к вечеру, а утром над подсохшей дорогой уже летела шестерка отдохнувших лошадей, и маленькая жаровня в карете грела ступни моей тогда еще будущей жены.
Ее мать провожала нас лицом, перекошенным от горя, Волшебник же, напротив, выглядел довольным и долго махал нам вслед рукой.
Итак, мы поженились.
Я держал свое слово, и даже в день свадьбы вместо того, чтоб поцеловать невесту, просто наклонился к ней ближе и вдохнул аромат ее волос. Они пахли медом, лесом и - едва-едва - звериной шкурой. Даже сейчас, много лет спустя, стоит мне закрыть глаза и вспомнить этот ее запах - кровь приливает к моему лицу, и я чувствую себя все тем же двадцатилетним мальчишкой с дрожащими коленями и сердцем, выпрыгивающим их груди.
Беара… весь наш брак походил на приручение дикого зверя. Я был счастлив и несчастен одновременно. Что ж, мне нельзя было целовать мою жену, но - я убеждал себя - разве же свет сошелся клином на поцелуях?
К исходу первого года я отрекся от престола в пользу младшего брата. Дикие звери не живут в неволе, так и моя Беара чахла и загибалась в королевском дворце, будучи женой наследного принца. Став королевой, она бы оставила меня вдовцом - я уверен.
Я все думаю, поняла ли она, чего мне это стоило? И горе мое было не в том, что я так уж хотел править нашим маленьким сказочным королевством. А в том, что, не став королем, я навсегда должен был остаться принцем. Принцем, которому нельзя ее целовать.
Мы уехали в горы, в домик, очень похожий на дом Волшебника. И все было бы ничего, но всякий раз, когда мое лицо оказывалось в излишней близости от ее кожи, я видел ужас в ее глазах, и тогда мне хотелось навсегда заклеить свой рот, зашить губы, чтоб и соблазна не возникало. Пока в один из дней я не понял, что моя Беара боится не меня, а за меня.
Сейчас мне не хочется верить, что к такому финалу нас тоже вели Законы волшебной сказки. И кто их знает, эти законы. Судить мне или благодарить Волшебника, превратившего медведицу в женщину? Я же знал, знал с самого начала, - спасибо моей любезной теще, горячо умолявшей меня уезжать и не губить себя, - если я полюблю и поцелую Беару, чары спадут, она станет медведицей, диким лесным зверем.
Наука о чудесах… непостижимая наука.
Ее отец - названный отец, - говорил мне, будто, если двое любят друг друга, раз в жизни им выпадает день, когда у них все получается. Я рискнул.
Я поцеловал ее.
Беара, Беара. Или чуда так и не произошло, и ты так и не полюбила меня. Или сегодня просто не тот день.
Но сейчас, когда ты стоишь за моей спиной, когда твое горячее дыхание обжигает мое плечо, как никогда раньше… Обними меня.
Любимая моя, медведица моя, до хруста ребер обними. Держи и не отпускай, пока я еще дышу.
Оно того стоило.
2. О счастье, автор mike ainsel
О счастье
Счастья всем, и не один не уйдет обиженным
А. Б. Стругацкие
Под нежный напев Дома Сережа легко-легко выплыл из волшебного сна. Подобранная под индивидуальные биоритмы мелодия выстелила в реальность дорогу из позитивного желтого кирпича. Сережа распахнул глаза и тут же с улыбкой зажмурился от яркого солнечного света, бьющего в окна. Ему очень нравилось просыпаться от ярких утренних лучей весеннего солнца, закутываться в теплое расшитое красивым узором одеяло и так лежать еще несколько минут. Несколько минут чистого счастья.
Алёна как обычно встала немного раньше -ей отчего-то нравилось всегда просыпаться раньше него, и уже звенела чашками на кухне. По Дому плыл аромат свежего кофе, бормотал выпуском новостей тривизор.
Понежившись еще немного, Сережа завернулся в одеяло и так, босыми ногами, прошлепал в ванную. Несколько минут ионного душа, золото-желтая с черным смайликом таблетка Эликсира, такая же, только голубая, антикариеса, и здравствуй новый день!
Сережа тихонько вышел из ванной и прокрался на цыпочках на кухню. Алёна, притворяясь, что ничего не замечает, стояла к нему спиной перед мольбертом, и набрасывала золотой краской что-то позитивно-импрессионистское. Рисование по утрам было давним Алёниным хобби.
Тривизор бормотал что-то про очередной раунд Игры. Сережа подкрался к ней сзади, обхватил за талию и закружил по просторной кухне, весело рыча:
- Я БОЛЬШОЙ ГРЫЗЬ с планеты Буран! Большой Грызь поймать!
Они играли в эту игру каждое утро вот уже несколько лет, совершенно не пресыщаясь. Ведь это такое счастье - заниматься вдвоем тем, что нравится. Сережа взглянул в смеющиеся глаза Алёны, и сам засмеялся радостно и взахлеб, совсем как вчера и позавчера, совсем как в детстве!
Насмеявшись, Сережа поставил Алёну на пол, сам уселся на табуретку и быстро принялся за еду. Ритуал состоялся, слова были и вовсе не нужны, обоим было вполне хорошо без них. Алёна между тем проглотила свой Эликсир, и отправилась одеваться. Торопиться на работу тоже нравилось обоим, поэтому они специально просыпались немного позже, чем нужно.
Оценив обстановку, Дом чуть усилил звук новостей: сегодня утром определился очередной Игрок в раунде, какой-то Джон Смит. В воздухе над панелью тривизора материализовались контуры окружающих строений, кажется, главной площади Счастья и Согласия. Через площадь, поминутно озираясь, бежала маленькая по сравнению с окружающими зданиями фигурка, смешно подволакивая ногу. Камера дала наплыв, и все активное пространство заняло лицо Смита - ушастая голова с грязными растрепанными волосами и кривой гримасой. Сережа бросил беглый взгляд на морщащееся лицо и внутренне улыбнулся - все Игроки всегда так похожи!
- Алёнушка, - крикнул он, - давай сегодня съездим в наше счастливое место? А то мы там уже так давно не были!
- Конечно, дорогой, - нежным голосом откликнулись из комнаты.
* * *
Сережа вздрогнул всем телом и рывком распахнул веки. Дом молчал, за окном стояли утренние сумерки, рядом, в полутьме, смешно уткнувшись в подушку, чуть посапывала Алёна. Разбудившая его судорога уже прошла, но какое-то странное чувство разлилось по телу, совершенно непривычное. Будто под кожу засадили кучу мелких муравьев и заставили там бегать.
Сережа посидел некоторое время в постели, глубоко дыша и пытаясь избавиться от нового ощущения, но ничего не помогало. Он дошлепал до ванной, проглотил смайлик Эликсира, постоял немного под душем. Дом почуял пробуждение хозяина и, когда Сережа неуклюже вышел из ванной, уже разогрел кофе и тихонько включил тривизор. Сережа подхватил обжигающий напиток, быстро глотнул и, вскрикнув, отшвырнул чашку: горячий кофе обжег язык и гортань. Схватившись за нижнюю челюсть, Сережа тихонько застонал.
Тривизор неожиданно усилил звук. Голос всеми любимого ведущего Игры, Везунчика Джо неожиданно резанул по ушам:
- Дорогие сограждане, и вот только что, только что мы определили Игрока нового раунда Игры! - зажигательная улыбка Везунчика заполнила все активное пространство, повиснув в воздухе словно отдельно от остального лица. Итак, кому же вместо таблеток Эликсира Удача отдала антидот? Кто же, не побоюсь этого слова, счастливчик? Им оказался... кто бы вы думали? Простой служащий отдела синтетических биодобавок корпорации ЛакиСтар! Он живет на окраине города со своей девушкой Алёной, в свободное от работы время занимается вышиванием крестиком и метанием ножей, очень любит собак, хотя и не решается завести и, между прочим, имеет третий разряд по боевому гопаку! Как все же случайность влияет на жизни людей, дорогие мои зрители! Еще вчера ты был обычным счастливым членом общества - и вот, ты звезда, кумир миллионов! Поапплодируем нашему новому Игроку, Сергею Головлеву!
Улыбка Везунчика в активном пространстве сменилась донельзя знакомым улыбающимся лицом - это лицо каждый день смотрело на Сережу из зеркала.
Сережа невольно плюхнулся на деревянную табуретку и поморщился от ее холода. Промелькнула мысль: так вот значит, как чувствуют себя Игроки. Стоит перестать работать Эликсиру и простое покалывание, привычно свидетельствующее о неполадках в теле, заменяется... Сережа напряг память и вспомнил слово: Боль! Вот что чувствовали предки! Так, что же еще его ждет - Сережины мысли понеслись вскачь. - Боль, страдание, печаль, депрессия. Что-то еще такое, кажется, голод. Муки. А еще через час - два за Сергеем Головлевым будет охотиться полгорода, чтобы причинить еще больше страданий. Сереже вдруг стало ужасно жалко себя, рот его искривила непривычная гримаса. Скорчившись на стуле и обхватив руками плечи, он в первый раз в жизни заплакал.
В тусклом утреннем свете с мольберта игриво улыбался золотой смайл.
* * *
Сергей с трудом разлепил глаза под неторопливый плеск волн. Всё тело ломило, болело горло и рана в боку. Всего несколько дней без Эликсира, - пронеслась мысль. - и ты превращаешься в полную развалину. Хорошо еще, на дворе весна, зимой бы он столько не продержался.
Сергей скрывался уже неделю, удивительно долгий срок для Игрока. Сейчас он прятался под длинным морским причалом - это было то самое их с Аленой счастливое место, про которое знали только они двое. Причал был давно заброшен, и им нравилось приходить сюда время от времени, улыбаться заходящему солнцу.. как давно это было...
Вездесущие инфопанели сообщили ему, что ставки в тотализаторе взлетели до небес, а Везунчик Джо чуть не сорвал голос, комментируя его успехи. Успехами Сергея были четыре трупа неудачливых охотников и тот факт, что он был до сих пор жив. К однозначным провалам можно было отнести девочку лет двенадцати, которой он сохранил жизнь.
В мозгу как наяву всплыла сцена - он резко поворачивается с уже занесенной для броска рукой, отсвет складских ламп чуть блестит на матовом лезвии метательного ножа. А там эта пигалица с глазищами в пол-лица и блуждающей на губах легкой улыбкой. Чем-то так неуловимо похожая на Алёну. За эти тяжелые, полные грязи и крови дни Сергей уже почти свыкся с несвойственными нормальному человеку побуждениями разбуженными в нем обретенным чувством боли, но эта новая эмоция стала для него полной неожиданностью. Он внезапно ясно увидел, как нож вонзается девчонке в бедро, как она кричит от боли, как долго ходит потом на костылях, пока заживает рана. Нет, этого никогда бы не произошло с человеком, принимающим Эликсир, но все же эти картины проплыли перед ним как наяву. Сергей медленно опустил руку, и, часто оглядываясь, быстро пошел прочь. Никогда прежде не испытанное чувство жалости чуть не стоило ему жизни. Пуля из мгновенно появившегося в руках пигалицы маленького пистолета обожгла ему бок, заставив рвануть за угол. Хорошо еще - прошла навылет, не задев жизненно важных органов. В результате, из таких удобных и теплых складов пришлось уйти в канализацию. Вскоре его выкурили и оттуда, в последние два дня у охотников появились собаки, которых он теперь ненавидел.
Неожиданный скрип досок над головой заставил его собраться. Сняв с предохранителя трофейный пистолет, Сергей осторожно заглянул в широкую щель. На причале стояла Алёна. Белые обтягивающие брюки, кремовая шаль. Казалось, вся ее воздушная, тонкая фигурка светилась в утренних лучах. Это было так восхитительно, что у Сергея перехватило дыхание. Сама красота стояла перед ним, лучшее, что он видел за всю свою жизнь.
- Вдруг, подумал Сергей, - вдруг она любит быть со мной? Вдруг она... как про это писали в старых книгах.. любит?,- неожиданный водоворот чувств поднялся в его душе, грозя смыть остатки сознания.
Что я чувствую?! - крикнул он про себя. - Неужели это то, что они называли надеждой?
Тело, между тем, явно решило все само. Сунув пистолет за пояс и резко подтянувшись, Сергей выскочил на пирс и крикнул:
- Алёна!
Алёна слегка отшатнулась, её губы растянула улыбка изумления:
Сережа, это ты?, - чуть запнувшись произнесла она.
Старое имя почему-то неприятно задело слух:
- Да, милая моя, это я, - быстро заговорил Сергей. Только не пугайся, послушай меня, пожалуйста, ведь ты же со мной, правда? Ты же не хочешь меня...
Черное дуло пистолета в руке Алёны уже смотрело ему в лицо, улыбка исчезла с красивого лица.
- Постой! - крикнул Сергей. - Разреши мне только сказать.
- У тебя есть полминуты, - в голосе Алены слышалось непривычное напряжение.
- Я люблю тебя - тихо произнес Сергей. - Я узнал, что такое боль, за эти дни. Только с ней можно действительно любить кого-то. Я не знаю, любишь ли ты меня. И если нет, то спусти курок прямо сейчас. Но я точно знаю, что ты чувствуешь то же, что и я. Потому что тем первым утром я подменил твои таблетки Эликсира. Покрасил золотой краской обычный антикариес.
Губы Алены снова скривились в улыбке, и внутри Сергея все оборвалось. Кто он такой, чтобы думать, что перехитрил всех..
Алена улыбнулась еще шире и вдруг громко, чуть истерично засмеялась. Только сейчас Сергей вдруг понял, до чего смех походит на плач.
- Раньше такие мысли просто не могли прийти мне в голову, - отстраненно подумал он.
А Алена все продолжала плакать смеясь или,быть может, смеяться плача. Не опуская оружия. Но и не спуская курок.
3. Иван Христофорович, автор Omega
Иван Христофорович.
«О, Премилосердный Боже, Отче, Сыне и Святы Душе,
в нераздельней Троице поклоняемый и славимый,
призри благоутробного раба твоего, болезнью одержимого;
отпусти ему вся согрешения его;
подай ему исцеление от болезни;
возврати ему здравие и силы телесныя…»
Молитва об исцелении больного.
в нераздельней Троице поклоняемый и славимый,
призри благоутробного раба твоего, болезнью одержимого;
отпусти ему вся согрешения его;
подай ему исцеление от болезни;
возврати ему здравие и силы телесныя…»
Молитва об исцелении больного.
Лихие девяностые годы застали меня в кресле (а точнее сказать – на стуле) редактора районной газеты «Азимут». Общество требовало перемен, и хотя никто не знал наверняка с чего начать - с фасона штанов или смысла жизни - наше издание, согласно названию, должно было реагировать на перемены незамедлительно. А самое главное, газета должна была поддерживать тираж, хотя бы для сохранения средств существования у немногочисленного штата сотрудников. И вот, с первых полос исчезли заметки о передовиках нашего алюминиевого комбината, а на их место пришли хвалебные оды экстрасенсам, гипнотизёрам, ворожеям и целителям. Первое время полный скептицизма и неподкупности, я старался тщательно редактировать материалы, выбирая лишь более или менее правдоподобные. Но скоро глаза замылились, и я прочитывал тексты чуть ли не по диагонали. Лишь однажды в моих руках оказалось письмо, заставившее надолго задуматься и совсем иначе посмотреть на проблему целительства в частности и человеческой природы вообще. Письмо было написано доктором, хирургом-травмотологом, работавшим в А<наске>, небольшом городишке на восточном берегу нашего водохранилища…
«…прошедшим летом наш маленький непримечательный городок потрясла череда совершенно невероятных событий. Приехавшая из области плановая комиссия обнаружила вопиющую халатность в работе амбулатории: несколько десятков поставленных диагнозов казались буквально вымышленными. Пациенты, которым они были поставлены, оказывались здоровы ещё до существенного медицинского вмешательства. Хронический гайморит, язва желудка, катаракта, перелом – эти и другие заболевания были отмечены у людей, как «самоисцелившиеся». Естественно, комиссия решила, что имели место подкуп с целью получения больничного листка, был уволен глав.врач, многие врачи получили выговора. В частности мне был вынесен выговор «за халатное отношение к своим обязанностям, постановку диагнозов под воздействием алкогольного опьянения». Однако, я и теперь, как тогда, мог бы под присягой подтвердить, что на рентгеновском снимке больной Анны Е. был совершенно очевиден перелом мыщелка большой берцовой кости. Больше того, мною собственноручно было пунктировано больше 20мл. крови из коленного сустава при первичном обращении больной, что прямо указывало на наличие перелома …
Впрочем, все пациенты были живы-здоровы, финансовая документация оказалась в порядке, так что комиссия скоро уехала, предоставив нам самим придумывать объяснения необъяснимым фактам. Я и мои коллеги расспрашивали больных во всех подробностях, что и как они делали для «самоисцеления». Но никакими народными рецептами – от траволечения и уринотерапии до ассаны «журавль» ровно в полдень на побережье - тайна не освещалась. Лишь один момент был общим в рассказах всех наших пациентов: все они так или иначе упоминали о своих встречах с неким Иваном Христофоровичем.
Этот человек появился в нашем городе совсем недавно, в начале лета. Скоро его неординарная персона обрела некоторую популярность: грузная фигура, хромающая походка, руки в рукавицах, неизменная широкополая шляпа и зонт-трость стали неотъемлимыми деталями пейзажа побережья. В любую погоду, в любое время суток можно было встретить Ивана Христофоровича, прогуливающегося среди дюн и собирающего вокруг себя стаи птиц. Он вообще казался чудаком, этот Иван Христофорович. Его карманы были постоянно набиты пшеном и крошками, а на каждой руке был только один большой палец. Он никогда не торопился, но никогда не сидел на одном месте, был исключительно всем доволен и предельно внимателен к каждой мелочи. Он находил уместный повод заговорить с каждым встречным. И люди сами порой удивлялись, до чего сильную симпатию умел вызывать новый собеседник, как скоро разговор касался глубоко личный вещей, и всегда Иван Христофорвич находил простое, доброе и мудрое слово каждому. Ещё месяц назад о нём не знал решительно никто, а сейчас жители городка шли на побережье, чтобы только скоротать полчаса в его обществе.
Все эти отзывы разбудили во мне крайнее любопытство, и в один из последних августовских дней я познакомился с чудаком. Он обрадовался мне как старому знакомому и ничуть не удивился, когда я попросил его рассказать о себе. А я был так впечатлён рассказом, что решил записать всё, едва вернулся домой.
В юношеские годы Иван Христофорович жил в белорусском селе Зырянка. Ещё мальчиком попал под колёсо пьяному трактористу, и с тех пор правая нога его осталась короче на добрых пять сантиметров и почти не гнулась. Поэтому в сорок первом на фронт он не попал, а, едва успев закончить училище, получил в заведование маленькую сельскую амбулаторию и комнату при ней для проживания. Совсем скоро с передовой начали привозить к нему раненых, а ещё спустя небольшое время линия фронта перевалила далеко на восток за родные хутора, а в их селе обосновались немцы. Они, конечно, установили свои порядки, но особенно не зверствовали. Жизнь продолжалась, Иван Христофорович продолжал лечить односельчан, а порой и фрицев, которые тоже болели, как люди. И до тех пор, пока наши войска отступали, всякий фриц был великодушен, как и подобает победителю. Но когда с фронта начали приходить сводки о наступлении Красной Армии, обстановка начала накаляться. Первыми посадили в погреб старика-почтальона и его внука, которых обвинили в сношениях с партизанами. Потом к ним попали и несколько подростков, распространявших антифашистские листовки. Однажды утром Ивана Христофоровича разбудил истошный женский вопль. К дверям амбулатории под немецким конвоем пригнали человек десять детей, постарше и покрепче, матерей теснили автоматами. Переводчик прочитал постановление о необходимости сдачи крови населением в пользу воинов немецкой армии, показал на передвижной пункт переливания крови и велел Ивану Христофоровичу взять у каждого из детей по 500 мл. крови. Безусловно, для истощённых детских организмов это было равносильно убийству. И молодой доктор отказался. Обозлённые фрицы пытались заставить его, выбили зубы и сломали по одному пальцы на обеих руках, потом бросили в погреб к остальным пленникам. Ночью того же дня на село был совершён партизанский налёт, передвижную станцию взорвали. Линия фронта была уже совсем близко, немцы спешно сворачивались. Уходя, вывели всех пленников на край противопожарного рва за село и наспех расстреляли. Иван Христофорович очнулся в яме, когда ночью пошёл мелкий дождик. Потом снова впал в беспамятство. На третий день выполз, и его нашёл красноармейский патруль. Поправился. Отпраздновал победу с односельчанами. Держать в руках шприц и скальпель больше не мог, и практической медициной не занимался больше никогда. Говорит, что после войны заметил в жизни удивительную закономерность. Всякая болезнь у человека зависит от того, какой он собственно есть человек. Почти всегда бабы-сплетницы болеют тяжёлыми бронхитами и к старости обретают катаракту. Злые мужикии имеют язву желудка, желчные – холецистит, особенно нервные и нетерпимые – проблемы с сердце . Неразборчивые молодухи почти всегда маются по женским делам. И ведь это некоторым образом совершенно закономерно и научно: если пьяный полезет через забор в соедний огород, то или нос или ногу сломает наверняка. Конечно, не всегда причины и следствия так очевидны. Но вот что показательно: стоит человеку самому понять, за какой такой изъян его натуры прицепилась к нему хворь, стоит ему признать свою слабость и изо всех сил настроиться на борьбу за своё душевное здоровье, как телесный недуг сам собой отступает. И лучший-то доктор, выходит, не тот, кто лечит болезнь, а тот, кто лечит человека. Тот, кто начинает врачевать не наукой, а словом.
Ну, а про себя Иван Христофорович так и говорил: дескать, не лечу, я лишь помогаю людям стать лучше. Они приходят , делятся сначала болезнями, потом житейскими невзгодами. И оказывается, что на совести лежит какой-то камень, что на сердце тяжесть. Они об этом скажут, сокрушатся, а там глядишь и на душе легче. Домой приходят - и здоровее становятся. Спросил я его и про мою пациентку Анну Е. Помнил он её хорошо. Она рассказала ему, что ногу сломала, возвращаясь с танцев с подружкой. А к подружке-то от мужа сбежала, крепко поругавшись. И жила у подружки неделю. Весело жила, не без мужской компании. Уж так плакала, говорила, муж на развод подаёт теперь. А она-то хоть и дура, а любила его. И прощенья просила. Муж, кстати, её простил. А перелом… может и не было его, в самом деле?
Через несколько дней после нашей встречи Иван Христофорович из нашего города уехал. Говорят, что приезжал к родственникам на лето, а вот кто его родственники – никто не знает. Чудак он, в самом деле. А я вот всё теперь нет-нет, да о его словах думаю. Ведь семь лет в институте отучился, а ни один профессор мне не объяснял , как этот фельдшер: «Душа - это то, что у человека болит, когда он с медицинской точки зрения здоров»…»
Письмо того хирурга мы в газете не опубликовали. Читатель не любит проповедей, и прессу читает главным образом для улучшения аппетита. В смутные времена о душе редко вспоминали… Пролежало письмо в архивах много лет. И вот теперь и нет и нашего «Азимута», нет и моего редакторского стула, и многичисленные целители-экстрасенсы не оставили следа в памяти. И не знаю я судьбы того автора-хирурга, и не знаю, был ли на самом деле Иван Христофорович…
Кстати, здоровьем я в свои шестьдесят крепок. А вот иногда болит что-то, внутри…
Я не вижу смысла проводить голосование среди участников, но если дорогие участники желают, они могут прислать мне голоса и я их посчитаю. (В формате 10-8-6).
В рамках эксперимента делаю общее голосование при небольшом количестве работ. Голосую все желающие. Дорогие участники, не голосуйте за себя. Если будете голосовать в грелочной системе, то не участвуйте в общем голосовании вообще.
Отзывы, как всегда, в отдельном посте.